Могила галеонов - Мартин Стивен

— Посочувствовал? Не говори глупостей! Дрейк поступил так вовсе не из сочувствия. Он просто посылает сигнал тому, кто дает ему задания, — имея с ним дело, необходимо говорить ему всю правду. Если бы тот таинственный «кто-то» велел ему убить меня и заплатил хорошую цену, Дрейк разделался бы со мной в два счета.

* * *

Плавание на «Маргаритке» не вызывало оптимизма. Ее капитан, горький пьяница, конечно, не мог не радоваться тому, что в этом путешествии над ним не будет командиров. Команда состояла всего из пятнадцати человек, и все они так или иначе находились не в ладу с законом, а один даже подозревался в убийстве. Да и вообще команда являлась слишком малочисленной даже для «Маргаритки». Катера часто представляли собой уменьшенные копии огромных галеонов — с тремя чахлыми мачтами и каким-то подобием пушек на борту. Третья мачта «Маргаритки» сломалась во время последнего шторма, и хотя на ней ранее был укреплен только один небольшой парус, ее отсутствие нарушало хрупкое равновесие маленького судна.

Грэшем не знал, какова взаимная зависимость всех трех мачт с их снаряжением. Если она существует, полагал он, тогда устойчивость двух других мачт невелика: они подвержены слишком большому напряжению. Впрочем, считал он, есть вещи, о которых даже лучше не все знать. Когда они вошли в тесную капитанскую каюту, ее хозяин был уже совершенно пьян, голова его покоилась на деревянном столе, а правая рука еще сжимала пивную кружку.

— Должно быть, празднует богатую поживу на Азорах, — заметил Манион. В каюте стояло четыре хороших резных стула с высокими спинками (вероятно, также добыча во время одного из предыдущих рейдов). Грэшем сел на один из них и указал Маниону на другой. Здесь, кроме них и пьяного капитана, никого не было. Четверо моряков, назначенные Дрейком им в охранники, предпочли остаться снаружи, а хозяин каюты, храпевший, положив голову на стол, сейчас вряд ли мог считаться свидетелем.

— Что скажешь? — спросил Грэшем.

— Бывало и похуже, — отвечал слуга. — Я тут потолковал с ихним плотником. Швы они как-никак заделали, и при хорошей погоде эта посудина может продержаться довольно долго. Из-за потерянной мачты оно будет плавать, словно краб, но эти катера довольно быстроходные. Хуже всего — гниль. Плотник говорил: часть корпуса, погруженная в воду, местами подгнила, но трудно сказать, насколько это серьезно.

Многие моряки боялись гнили, естественного спутника деревянных кораблей и естественного ограничителя их существования, больше, чем течей. Англичане в качестве балласта использовали гравий, а испанцы и португальцы предпочитали более крупные камни или куски металла. Гравий подвергался меньшему смещению в непогоду, но он препятствовал нормальному откачиванию воды и увеличивал вероятность распространения гнили. Малые суда с течением времени нередко приходили в такое состояние, что ремонт просто не стоил затраченных на него средств. Постепенное подгнивание дерева являлось коварным врагом тогдашних кораблей. Моряки рассказывали страшные истории о судах, внезапно распадавшихся во время шторма: процесс гниения в них заходил слишком далеко (трудно было отделить в таких случаях легенды от истины).

— Почему же команда согласилась на опасное плавание? — спросил Грэшем. — Они ведь знают обо всем.

— Ну, они не то чтобы очень уж «соглашались», — отвечал Манион. — Им приказал Дрейк. У них был выбор — или плавание на «Маргаритке», или их высадят на берег. — В последнем случае английские моряки в испанских владениях вполне могли попасть на галеры или даже под суд инквизиции. — Здесь мятежники и всякий сброд, — продолжал Манион. — Похоже, половина из них — те, кто поднял смуту на «Золотом льве» и хотел улизнуть, но они напоролись на «Неустрашимый», пригрозивший разнести их пушками, если они не повернут и не присоединятся к нам. Дрейк мог вздернуть кое-кого из них для примера, а остальных засадить в тюрьму, или же избавиться от этой шушеры таким образом, вроде бы отправив их домой.

— А как с припасами? — спросил Грэшем.

— Хорошо, — ответил Манион. — Они ведь захватили хорошую добычу в Кадисе и могут позволить себе быть щедрыми. Одно плохо: никогда не знаешь, чем ты располагаешь на самом деле, пока не откроешь бочку.

После похорон, проведенных с тем достоинством, на которое только были способны Дрейк и его люди, Грэшем переговорил с девушкой. Дрейк разрешил ему свидание на несколько минут, но в присутствии охранника. Она похудела, ее лицо осунулось, но глаза стали как будто еще больше и выразительнее. Однако взгляд ее выражал отнюдь не любовь к окружающему миру. Скромное платье Анны нельзя было назвать нарядным, и оно скорее скрывало ее тело, чем обрисовывало его, но она двигалась как атлетка. Грэшем поймал себя на том, что невольно пытается представить ее обнаженной. Не того хотела ее мать, когда возложила на него ответственность за жизнь дочери!

— Прошу простить, — сказал он, — но я не могу сопровождать вас домой на борту «Сан-Фелипе». Сэр Фрэнсис прогоняет меня. Но сразу же после того, как вы сойдете на английский берег, я встречу вас. Я предлагаю вам остановиться в моем доме в Лондоне, где есть прекрасная женская прислуга. — Грэшем с неудовольствием отметил про себя: он говорит напыщенно, словно его отец, однако продолжал: — Я также постараюсь найти достойную даму, которая могла бы стать вашей дуэньей. — Про себя он подумал, что это трудная задача для молодого человека, не имеющего родни и чурающегося двора. Похоже, его опекунство станет для него трудной задачей.

Анна бросила на него ненавидящий взгляд.

— Вы знаете, что это значит — чувствовать себя вещью? — спросила она.

— Простите? — переспросил удивленный Грэшем.

— Ну, случалось ли вам почувствовать себя вещью, не имеющей ни мыслей, ни чувств, ни собственной воли, которую просто пакуют и куда-то отправляют?

— Да нет, пожалуй.

— Кажется, мужчины как раз считают женщину просто вещью. Меня доставят вам, а вы доставите меня дальше. Я вас ненавижу! — Она встала. Последние слова она произнесла спокойным голосом, но они прозвучали более жутко, чем мог бы прозвучать крик. — Я ненавижу вас и всех вам подобных, тех, кто обращается с людьми как с вещами.

«У меня самого есть основания ненавидеть тебя, ведь сейчас ты только осложняешь мою жизнь», — подумал Грэшем. Но тут в разговор ввязался Манион.

— Вы, между прочим, такая не одна. Его много народу ненавидит, — сказал он. Девушка слегка вздрогнула. Скорее всего ее удивил сам факт, что последние слова сказал слуга. В лучших испанских домах слугам такая свобода не дозволялась. По правде говоря, и в лучших английских домах тоже.

— Вот, смотрите, — продолжал Манион, входя в роль, — Дрейк его ненавидит. Его хозяева на родине тоже ненавидят его. И тот, и другие уже пытались его убить. Испанцы его чуть не убили, стало быть, тоже ненавидят. И сын главного королевского секретаря ненавидит его. Если верить его словам (а я, как хороший слуга, должен ему верить), то его чуть ли не пытались убить сама королева, граф Лестер и граф Эссекский. Да, чуть не забыл, его товарищи из Кембриджского колледжа тоже его ненавидят. А теперь еще и вы! И мне самому вот что еще сейчас пришло в голову. С тех пор как мы познакомились, я с ним не знал ничего, кроме всяких неприятностей. Я этого оболтуса тоже ненавижу. Может быть, мы все по очереди попытаемся его убить?