Стальной волосок - Владислав Крапивин

Жоао понятливо закивал:

— Энрике, — сказал он про того, что ростом с Агейку. Потом про малыша: — Кри-сто-баль… — И наконец (с чуть лукавой улыбкой) про девочку: — Анна…

Та услышала свое имя. Подошла (тоже с птичкой в руках). Встала перед Гришей, чуть наклонив к плечу голову. Будто о чем-то спрашивала глазами. Что-то сказала вполголоса. Гриша виновато засопел и опустил глаза. И зачем Господь придумал, чтобы у людей были разные языки? Говорят, захотел перессорить каких-то дерзких строителей, которые вздумали выстроить высоченную башню и забраться на небо… И вот теперь из-за этих дураков должны страдать Анна и Гриша!..

Она сказала еще что-то, вдруг повернулась и побежала прочь. Гриша невольно качнулся за ней. Похожие друг на друга Томаш и Жоао что-то наперебой заговорили — быстро и успокоительно. Гриша понял: не бойся, скоро вернется…

Митя (он сидел теперь на песке, прислонившись к камню, достал из кармашка у пояса часы-луковицу и выразительно помахал ими).

— Успеешь, — сумрачно сказал Гриша.

— Петр Афанасьевич ждет. Он хочет своим ящиком запечатлеть нас для потомков. На Азорских островах. Берег и бухту острова он уже запечатлел… Зови своих приятелей, их тоже можно будет с-фо-то-гар… тьфу! Запечатлеть.

Эта была замечательная мысль! Такая останется память! Но…

— Подожди…

Он стеснялся сказать, что ждать надо девочку. Анну! Что без нее картинка получится неполной. Даже какой-то… обидно пустой…

— Некогда ждать, у нас все рассчитано, доктор спешит…

— Ну, сходи тогда к нему, скажи, чтобы пришел с ящиком сюда!

— Юнга Булатов, вы невоспитанный мальчишка! Пожилой человек, член академии, должен ради вас тащиться сюда с тяжеленным сундуком?

— Ну, матросы же помогут!

— Они ушли в кабак.

— Ну, сам помоги! Или тоже спешишь в кабак?

— Сейчас надеру тебе уши!

— Нельзя устраивать ссоры на иностранном берегу! Забыл, что говорил капитан?

— Надеру в каюте, когда вернемся…

— К тому времени ты поумнеешь.

— Кажется, мое терпение сейчас лопнет…

Но оно не лопнуло, потому что снова появилась Анна.

Она несла в двух ладонях большущую завитую раковину — бугристо-серую снаружи и удивительно розовую внутри. Все притихли.

Анна подошла к замершему Грише. С полуулыбкой протянула раковину ему. Он вмиг понял — это подарок. Тихонько сказал:

— Ой…

Анна улыбнулась чуть смелее: бери, мол. И он принял раковину в ладони — тяжелую, с розовым светом в глубине.

Придвинул ее — твердую, колючую — к груди.

Анна тонкими пальцами, которые сплелись с Гришиными, приподняла ее, прислонила к мальчишкиному уху. Гул океана мягко и упруго толкнулся внутри раковины… Гриша и раньше знал про такое свойство морских раковин, однако слышал этот шум впервые. Перестал дышать. А через несколько толчков сердца выговорил шепотом:

— Ой… спасибо… — Потом вспомнил уроки французского (а португальский чуть-чуть похож на французский): — Мерси… — И вдруг сообразил, как благодарят по-испански (доктор рассказывал и говорил, что испанский язык очень похож на португальский): — Грасиас… Анна…

Все обрадованно удивились. Анна же смутилась, опустила лицо, быстро кивнула два раза.

«Но ведь надо же что-то подарить в ответ!» — толкнулась догадка.

А что? Ну, не жестяной же ножик!

В карманах были только два ценных предмета: в правом — серебряный рубль (подарок Николая Константиновича), в левом — зеленый осколок, Агейкино стеклышко. Гришина душа заметалась в сомненьях: «Что отдать? Что?» Он зажал раковину под мышкой и… будто разрывая нити липкой смолы, потянулся к левому карману.

Почему не отдал рубль? Пожалел такую красивую, увесистую монету из чистого серебра?

Да нет же, нет! Дело в том, что она была именно монета. И могло показаться, что он платит за подарок. А это было бы обидно. А зеленое стеклышко… оно было, конечно, пустяком по сравнению с серебряной «деньгой». Но пустяком лишь на первый взгляд. Анна подарила Грише звук моря, а он подарит ей «цвет туренского лета».

Он вынул осколок, поднес его к лицу Анны, к ее коричневому с искорками глазу. Ничего не сказал. И так все было ясно. Он представил, как и бухта, и берег, и небо, и птицы окрасились в изумрудные тона. И даже солнце стало зеленоватым — таким, каким оно кажется, когда ныряешь и смотришь на него через толщу воды…

Анна тихонько дышала, зажав стеклышко двумя пальцами.

…Никто не счел подарок Гриши мелочью или мусором. По очереди смотрели сквозь стекло, быстро переговаривались, кивали, словно увидели что-то знакомое и хорошее. Быстро и благодарно оглядывались на Гришу. А он в это время смастерил из оставшейся газеты треугольную шапку и нахлобучил на малыша Кристобаля. А ножик подарил Энрике (ростом своим похожему на Агейку).

— Господа, я вижу, здесь у вас замечательная компания! — вдруг услышали все.

Это появился доктор. Тащить лакированный сундук ему помогали два местных жителя — мужчины со щетинистыми щеками, в обвисших шляпах и вязаных безрукавках. Еще несколько мужчин и женщин шли чуть в отдалении. Они были молчаливы и любопытны без навязчивости. Улыбались чуть виновато. Мол, простите, что глазеем, но очень уж интересно.

— Гриша! Приглашай своих друзей для съемки! Пусть примут непринужденные позы! И надо им объяснить, что с минуту придется сохранять неподвижность…

Здесь автор этой повести (или сказки, если хотите) должен сделать отступление. Неизвестно, получился ли снимок. Если и получился, отпечатки, видимо, не дожили до наших дней… Но три года назад автор приехал (не первый уже раз) в свой любимый город Севастополь и пошел там на «Горку» — место, где торгуют иностранными и древними монетами, осколками эллинской посуды, потрепанными лоциями, старинными открытками и фотографиями. И увидел там твердый, серо-коричневый, с обломанными углами и царапинами снимок.

На берегу среди темных и светлых камней, за которыми блестит море с двухмачтовым судном без парусов, расположились ребятишки. Впереди — мальчик и длинноволосая девочка. Девочка держит у лица, пониже глаза, что-то маленькое — камешек или осколок. А мальчик прижимает к голой груди раковину. Рядом — еще несколько мальчишек, в руках у них что-то белеет. Приглядишься — и похоже, что бумажные голубк и. Выше всех, на двухметровый камень, забрался самый маленький — пацаненок лет четырех. Этакая фигурка для фонтана! Совсем голый, если не считать треугольной газетной шапки. Очень серьезный…

На исцарапанном обороте снимка было написано карандашом: «Дhти крымской деревни. 19 векъ».

Автор пригляделся. Крым ли это? Почему такой темный (даже черный) песок? И почему буквы на газетной шапке малыша — иностранные. Присмотришься, и видно: PORTUG… JOU…