Долина юности - Эжен Мельц

— Шукран, — говорю я в восхищении.

— Афван, — отвечает он, рассмеявшись.

Он отходит, чтобы побеседовать с завсегдатаями заведения на другом конце кафе. Ахмед заинтригован моим блокнотом. Я охотно объясняю ему принцип:

— Когда я уехал путешествовать, то начал записывать свои каждодневные впечатления. Но очень быстро понял, что знаю себя как облупленного. Я знаю свои страхи, тревоги и навязчивые идеи. У меня нет желания волочить их за собой по дорогам. Тогда я сказал себе: а если мне ничего не записывать, а наклеивать кусочки происходящего со мной каждый день?

— Да ну? И что же вы наклеили?

Этот вопрос мне задают десятки местных жителей вот уже шесть недель.

— Двадцать седьмого сентября тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года. Я прочитал сто семьдесят третью страницу книги «Жизнь, инструкция к употреблению» французского писателя Жоржа Перека в том самом месте, Где возвышалась знаменитая Пергамская библиотека.

— Пергамская библиотека, — повторяет Ахмед. — Именно в этом городе был изобретен пергамент — конкурент папируса Александрийской библиотеки.

— Точно! — восклицаю я. — Я вижу, что вы знакомы с историей региона!

— И что же вы сделали со сто семьдесят третьей страницей из книги Перека?

— Вместо того, чтобы пересказывать свои ощущения при чтении одного из моих самых любимых романов на месте одной из самых знаменитых библиотек Античности, я вырвал страницу и наклеил ее в путевой блокнот.

— Хорошо, понятно.

Ахмед хочет, чтобы я ему показал следующую страницу. Он замечает этикетку от минеральной воды «Султан».

— Что означает эта этикетка?

— Это первая игра слов, которую я понял по-турецки: «Су» — значит «вода». Следовательно, я пил воду султана.

— А эта сожженная страница? О чем идет речь?

— Эта страница — из маленького франко-турецкого словаря. Я провел ею над пламенем, извергающимся из скалистой местности, на юге Турции. По легенде, известная Химера, метательница пламени, происходит из этого региона. Я почти полностью сжег страницу, на которой напечатано слово «арес», что означает «пламя» по-турецки.

Затем я показываю страницу, вымоченную в море в районе острова Кекова.

— Вместо того, чтобы описывать синеву Средиземного моря, вы окунули страницу в его волны, — резюмирует Ахмед, улыбаясь. — Довольно парадоксально для писателя. Почему вы избегаете слов?

— Я не доверяю им. Море существовало задолго до того, как люди изобрели слова.

Я даю Ахмеду послушать, как шуршит песок с пляжа Патара, насыпанный между двумя склеенными страницами. Ахмед вертит в руках мой блокнот. Он слушает шуршание песка, пересыпающегося между страницами, и улыбается, тем временем клиенты кафе «Нао Фара» бросают в нашу сторону любопытствующие взгляды. Я обожаю этот блокнот! Благодаря ему я познакомился с огромным количеством людей. Даже когда оказался в долине, где не было никого, кто бы мог сказать пару слов по-английски, а я знал около двадцати слов по-арабски и примерно столько же по-турецки, мне было достаточно показать местным жителям места, которые я посетил в их стране. Как правило, они хохотали над приклеенными предметами. А если ты вместе с кем-нибудь посмеялся, то можно считать, что вы стали друзьями.

Я разворачиваю товарный чек на покупку небольшого ковра.

— Вы знаете, когда я написал на почтовой посылке, что это курдский ковер для отправки в Швейцарию, почтовый служащий побледнел. Он объяснил мне, что слово «курдский» запрещено. Он его нервно перечеркнул. Оказывается, здесь следует говорить «горный турок».

— Да, это ужасно, что происходит в Турции с Курдистаном, — подтверждает Ахмед. — Правительство отрицает существование курдов. Война с ними идет уже много лет.

— Теперь обстановка чуть поспокойнее. Я был там.

— Вы были в Курдистане? Я думал, что там еще идут бои.

— Нет, боев уже нет. И курдский продавец, у которого я купил ковер, дал мне массу полезной информации.

Затем я показываю Ахмеду «сирийские следы» моего путешествия. Страница, запятнанная соусом от кебаба и хумусом, купленными на базаре в Алепе, визитная карточка обалденного булочника тоже из Алепа, дырка в странице, прожженная маленьким угольком из первого выкуренного в жизни кальяна на берегу бассейна в компании студента, встреченного в автобусе. Ахмед спрашивает меня, что означает след шины поперек страницы, помеченной первым ноября.

— Это колесо мотоциклета, на котором один парень подвозил меня сорок километров. Я хотел увидеть затерянные в оливковых рощах римские могилы в форме пирамид. В конце пути я попросил его проехаться по открытому блокноту.

И вот уже все клиенты кафе оставили свои столики и столпились вокруг нас. Ахмед объясняет им принцип моего блокнота. Следующая страница: я разворачиваю рисунок, который мне подарил мальчишка с острова Арвард. В левом углу той же страницы я наклеил кусочек рыбацкой сети. Все трогают ячейки сети. Я добираюсь до страницы, датированной шестым ноября, с моим портретом, который сделала одна забавная американка, решившая отпраздновать свое семидесятипятилетие в особом месте, и выбрала руины Пальмира посреди пустыни. Наконец мы доходим до сегодняшнего дня, восьмого ноября, со страницей, проколотой саблей. Рассказчик еще здесь. Он выглядит очень довольным, но не знает, что сказать, и просто пожимает мне руку. Хозяин кафе протягивает мне свою визитку, приглашая зайти следующим вечером. Ахмед зовет меня на ужин.

— Мы пойдем в столовую Рабочего клуба. Это недалеко. И там прилично кормят.

Я убираю свой блокнот, клей и ножницы, и мы уходим. Мы идем по огромной улице, по сторонам которой возвышаются здания девятнадцатого века. Улыбающийся портрет президента Хафеза Асада смотрит на нас отовсюду: плакаты посреди перекрестков, цветные афиши, наклеенные на стены, ленты, перетянутые через бульвары, наклейки на лобовых стеклах автобусов. У меня впечатление, что я вернулся в Румынию времен Чаушеску. У Хафеза Асада («Льва») есть что-то общее с этим подонком из Бухареста: он обожает улыбаться на плакатах и в то же время пестует тайную полицию. По информации «Амнести Интернешенл», в Сирии существует не менее восьми тайных полиций.

Мы приходим в ресторан: два десятка столиков окружают небольшой фонтанчик. Гирлянды желтых и красных лампочек освещают террасу. Ахмед рекомендует мне барашка со свежими гранатовыми зернышками и гарниром из овощей. Себе он заказывает хумус и говядину с рисом.

— Что вы собираетесь посетить в Сирии? — спрашивает он, пока официант расставляет блюда на клеенчатой скатерти.

— Мне бы хотелось посетить Маалулу. Я где-то прочитал, что это последняя оставшаяся в мире деревня, где говорят на языке, на котором проповедовал Христос. Я мечтаю встретить человека, владеющего арамейским языком.

— Больше не мечтайте: вы его встретили, — провозглашает Ахмед, широко разводя руками.