«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз - Алексей Николаевич Баскаков

1947 года, Роршайдт был освобожден и поселился в городке Рефельде недалеко от своего бывшего имения. Там он и скончался в 1963 году, никем более не потревоженный.

Этот эпизод показывает, какую важность Советы придавали контактам с Томасом Манном. Аресты с последующей казнью или ссылкой и прочие акты массового террора были в то время нормальным явлением в Советском Союзе. После 1945 года Советы преследовали в своей зоне оккупации не только бывших нацистов. С привычным размахом они боролись и с «классовыми врагами», в чем немецкие коммунисты оказывали им самую активную помощь. Петиция Томаса Манна не затерялась среди множества запросов и прошений, получаемых оккупационными властями. Очевидно, ее рассмотрели в первоочередном порядке и удовлетворили без бюрократической волокиты.

Наблюдение за политически активными иммигрантами является стандартной практикой служб безопасности. Поэтому в надзоре за Томасом Манном со стороны ОСС и ФБР, особенно во время войны, не было ничего необычного. Менее однозначен вопрос о том, как долгосрочно и последовательно за его деятельностью наблюдали компетентные инстанции Советского Союза. Согласно официальному ответу Центрального архива ФСБ Российской Федерации, архив не располагает материалами о Томасе Манне[237]. Причина этого, однако, не в отсутствии наблюдения, а в том, что за него отвечала другая служба.

В Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) хранится папка с надписью: «Сектор учета отдела ЦК КПСС. Личное дело № 117. Фамилия, имя, отчество: Манн, Томас. Страна: Германия». Над описью документов этого личного дела помечено: «Совершенно] секретно». Опись охватывает тридцать восемь единиц за период с 1946 по 1954 год. Самым ранним документом является радиообращение Томаса Манна к немецким слушателям от 30 декабря 1945 года. Оно прилагается полностью и на немецком языке.

За ним следуют две подробные биографические справки, датированные 1946 годом. Первая из них завершается выводом: «Известный немецкий писатель. Лауреат Нобелевской премии». Вторая содержит более оценочное резюме: «Колеблющийся буржуазный писатель. Антифашист»[238]. Обе биографические справки составлены в форме нейтрального отчета. Так как они датированы одним и тем же годом, возможно, что они были одновременно заказаны двум различным референтам. Организации, составившие или заказавшие их, не указаны. В личном деле Фейхтвангера, находящемся в том же контейнере, схожий биографический отчет снабжен припиской: «Справка составлена Союзом Советских писателей <…> и была передана по в/ч [высокочастотная правительственная и военная связь. – А. Б.] тов. Орлову А. Л.»[239]. Поэтому не исключено, что две биографии Томаса Манна также происходят из недр этого Союза.

Сообщения, собранные в деле № 117, – подробнее о них речь пойдет позже – не дают ответа на принципиальный вопрос: было ли Советам в начале холодной войны более выгодно, чтобы Томас Манн вернулся в Германию, или они предпочли бы, чтобы он оставался жить в Америке? На этот вопрос проливает свет его дальнейшая переписка с Бехером. Письмо Бехера от 28 января 1947 года, в котором тот традиционно просил писателя прислать что-нибудь для публикации, заканчивается словами: «Будьте уверены, что мысленно лучшие немцы всегда с Вами и ждут Ваших произведений как лучшей моральной помощи, какую Вы можете оказать нам в это тяжелое время»[240].

Бехер не звал Томаса Манна в Германию: позиция «мэтра» по этому вопросу была ему прекрасно известна, и он не хотел настаивать. Этим он следовал стратегии, изложенной им, в частности, год назад в письме к Франку Тису. Большего внимания заслуживает другой факт: в то же время старания Бехера склонить к переезду в Германию Генриха Манна, напротив, усиливались. Старший брат Генрих, которого Бехер «от имени всех наших друзей» приглашал вернуться еще осенью 1945 года, тем не менее не торопился покидать чужбину. Тогда Бехер, осторожный и предупредительный в общении с Томасом Манном, применил в случае Генриха совсем другую тактику. В письме от 20 марта 1946 года он недвусмысленно, хотя и вежливо, настаивал: «Дорогой, уважаемый господин Генрих Манн. Пожалуйста, скорее вернитесь к нам и помогите нам в нашей тяжелой задаче». 31 июля того же года он снова писал: «…мне не надо говорить Вам, с каким нетерпением мы Вас ждем, ибо дело здесь обстоит совсем не так, как Вы предполагаете: будто с работой справятся и без Вас. <…> по моему многостороннему опыту, нам не хватает людей, способных образцово воплощать именно интеллектуальныи элемент строящейся демократии»[241].

Бехер со знанием дела апеллировал к некогда сильным политическим амбициям Генриха Манна. Как и в первом послевоенном письме, он давал понять, что приглашал его не как утешителя, а как уважаемого коллегу и единомышленника. Но Генрих Манн по-прежнему колебался. Томас Манн отметил 17 февраля 1947 года, что его брат думает окончательно отклонить приглашение Советов [242]. Однако ни Бехер, ни инстанции, которые стояли за ним, не собирались сдаваться. 14 мая 1947 года Генриху Манну присудили степень почетного доктора вновь открытого Берлинского университета. Бехер написал ему 24 марта 1948: «Дорогой, уважаемый господин Генрих Манн! Вы поймете, что по случаю Вашего 77-го дня рождения, наряду с сердечными поздравлениями, которые мы Вам посылаем, мы также глубоко сожалеем, что Вы не находитесь среди нас и поэтому не можете как образец и руководитель принимать участие в нашем труде. <…> Ваше личное отсутствие немного скрашивается для нас Вашим присутствием в творчестве, которое мы ощущаем по многим высказываниям, но нашим пожеланием остается, чтобы Вы вернулись». В конце письма Бехер обещал предоставить писателю все необходимые условия жизни и работы[243].

Томаса Манна Бехер заверял, что немцы ждут его произведений как лучшей моральной помощи, какую он только может оказать. Генриха Манна он настойчиво приглашал лично. Скорее всего, это отражало позицию советского руководства. В оккупированной Германии «колеблющийся буржуазный писатель» Томас Манн едва ли мог бы принести Советам какую-то ощутимую пропагандную пользу. Кроме того, он не раз заявлял, что не намерен возвращаться. В тексте радиопередачи, приложенной к его личному делу, это решение было четко обосновано: он не хотел «втискиваться между жерновами политики». Как антифашист, приравнивавший к фашизму последовательно антикоммунистический образ мыслей, он был полезнее Советам в Америке Трумэна. Генриха Манна Бехер, напротив, уже заочно возвел в ранг «образцового воплощения интеллектуального элемента». Между строк бехеровских призывов угадывается мысль: вернувшись в Германию, Генрих Манн вряд ли создал бы новые произведения, которые внесли бы весомый вклад в строительство социализма. Но как надежная представительская фигура он достойно украсил бы просоветский культурный фасад.

В середине мая 1947 года Томас Манн впервые после начала войны отправился в Европу. По прибытии в Саутгемптон он дал интервью корреспонденту агентства Рейтер, в