Оттепель. Льдинкою растаю на губах - Ирина Муравьева

— Иди во дворе погуляй, — пробормотала тетя Катя. — Поесть, может, хочешь? Я сырничков дам.

— Нет, я не хочу. Я пойду погуляю.

Как только за Асей захлопнулась дверь, тетя Катя, утирая мокрые руки передником, постучалась в комнату Матрены, своей закадычной подруги, хотя временами — врага, как это случается, когда люди долго живут очень близко и тайн друг от друга почти не имеют. Сейчас был период большого доверия.

— Матреша! Не спишь там? Поди, что скажу! Да вылези ты из норы-то, дуреха!

Вылезшая из «норы» Матрена была женщиной жилистой, суровой и не первой молодости.

— Погубит ведь девку актриса-то наша! — с сердцем сказала тетя Катя. — Я б, знаешь, Матреша? Я б этим актрисам вообще бы детей запретила рожать!

— И правильно. Я бы сама запретила, — смачно откашлялась Матреша. — Им дети зачем? Понукать да пиявить. Уж лучше бы Витька к себе ее взял.

— Ну, скажешь ты: «Витька»! Там баба на бабе! Куда ж там ребенку?

И обе добрые, простосердечные женщины, уставившись друг на друга, замолчали.

Ася Хрусталева, сидевшая на краешке недавно покрашенных детских качелей, думала о том, как сильно она любит свою маму и как ее мама ужасно несчастна. Ей и раньше приходило в голову, что, если бы не заботы о ней, то есть Асе, мама, наверное, успела бы гораздо больше, и, наверное, ее и в самом деле приглашали бы сниматься гораздо чаще, и не в мультфильмах, а в самых великих прекрасных картинах. Но мама все время жалуется на то, что не хватает денег, а деньги нужны, чтоб «у Аськи все было», поэтому она и хватается за любую халтуру, и не щадит себя, и жизнь ее мимо проходит.

«Скорее бы я стала взрослой! Скорее бы! — отчаянно думала Ася, чувствуя, что одновременно с острой жалостью к матери ей очень жалко и саму себя, потому что о маме думает и заботится хотя бы она, ее дочь, а о ней, о дочери, не заботится никто, а если и заботится, то только урывками, как папа тогда с зоопарком и с фильмом. — Скорее бы мне уже вырасти, господи!»

Членов худсовета, только что просмотревших пробы, было в общей сложности десять человек. К середине просмотра пришел Пронин. Как раз к той сцене, где охрипшая Ирина в исполнении Инги Хрусталевой смотрела на своего бывшего возлюбленного Михаила в исполнении народного артиста Геннадия Будника полными слез глазами и, показывая на свое обмотанное платком горло, пыталась без слов объяснить ему свою непростую и гордую женскую судьбу.

В зале зажгли свет, повисла гробовая тишина. Наконец кашлянула редакторша с подведенными глазами.

— Дорогие товарищи! Я хочу, чтобы руку подняли те, кому было смешно.

Старенький режиссер неуверенно поднял два пальца.

— Виктор Моисеевич! Неужели? Вам было смешно? Вы серьезно?

— Ну, как вам сказать? — Режиссер пожевал губами. — Смешно — не смешно, но разок улыбнулся…

— Товарищи! — сверкнув золотой коронкой, продолжала редакторша. — В истории нашей советской кинематографии есть замечательные комедии. Непревзойденные! «Волга-Волга», «Весна», «Цирк», «Кубанские казаки». Да и шедевры нашего дорогого Федора Андреича Кривицкого, такие, как «Девушка с букетом», «Девушка и матрос», — это же настоящие комедийные шедевры! Я помню, как мы с мужем плакали до слез — я не боюсь этого слова! — до слез мы плакали, когда смотрели «Девушку с букетом»! А ЭТО? Что ЭТО? И, главное, ЭТО зачем?

Пронин перебил слишком уж отвлекающую на себя внимание редакторшу:

— Не о вашем муже, уважаемая Ольга Семеновна, разговор! Не о вашем муже и не о моей жене! Разговор принципиальный! Разговор о том, что наши прекрасные, наши, можно сказать, народные артисты выглядят беспомощно, как будто они первый раз на съемочной площадке!

— А разве это не то, что я говорила? — Лицо Ольги Семеновны пошло розовыми пятнами. — Именно об этом я и говорила! Прекрасный актер Гена Будник! А здесь он… Ну, вы сами видите, что здесь творится!

— Давайте мы послушаем Федора Андреича, — примирительно сказал Пронин. — Скажи, что ты думаешь, Федя.

Кривицкий горестно развел руками и прокашлялся.

— Конечно, комедия — это комедия. Народ наш умеет смеяться и любит смеяться. Народ наш веселый и жизнелюбивый. Хотя временами ему достается… Враги нашей Родины — это не шутки. Война доказала нам это, товарищи. Однако война давно кончилась, верно? Теперь у нас право — смеяться, любить, срывать там, где можно, цветы удовольствия…

Федор Андреич улыбнулся одной из своих самых неотразимых улыбок, но фразу не закончил. Бледный, как Гамлет, и такой же худой, как этот несчастный датский принц, в зал ворвался (безо всякого, между прочим, стука и разрешения!) начинающий режиссер Егор Мячин.

— Товарищи! Здравствуйте все! Я Егор Мячин.

— Стажер мой, — сквозь зубы промолвил Кривицкий.

— Федор Андреич! Я понимаю, что тут начались споры насчет нашей комедии. Я стоял за дверью и почти все расслышал. Товарищи не понимают, что в нашей картине такого смешного! Так вот, разрешите мне вам показать одну сцену? Смотрите! Это сцена называется «Маруся и Михаил». Маруся надвигается на Михаила, как статуя Командора, и говорит ему очень грозно, без улыбочек и без ухмылочек: «Давай, Михаил, поскорее поженимся!» А он… Он такой, понимаете, хилый, такой нерешительный, все сомневается… Он ей говорит: «Только в следующем ква́ртале». Она поправляет: «Кварта́ле! Не ква́ртале!» И все надвигается, все надвигается. Мы можем в размере ее увеличить! Мы снимем ее под совсем другим ракурсом!

— И это смешно? Что-то не понимаю… — Редакторша вяло пожала плечами.

— Да, это смешно фе-е-е-рически-и-и! Смешно так, как в жизни, и даже смешнее! Она хочет замуж! А вот вам Ирина! Она председатель, она вся в работе и не улыбается. А тут Михаил приезжает из города. Он там повертелся среди городских. Они идут в клуб. Начинаются танцы. Она НЕ умеет совсем танцевать! Она председатель, и ей не до танцев! Тогда он ее начинает учить! Чему? Ну, ответьте мне! Твисту, конечно. Он в кепочке, в галстучке, в новых ботинках. Такой… Ну, почти что стиляга из города! И учит ее, как теперь пляшут в городе! Вам что, не смешно? Вам же очень смешно!

— Егор! Обождите пока там, за дверью! — негромко приказал Кривицкий. — Мы вас позовем.

Мячин взъерошил свои и без того дыбом стоящие на голове волосы и послушно вышел.

— Коллеги мои, дорогие товарищи! — торжественно начал Кривицкий. — Молодежь — на то и молодежь, чтобы допускать ошибки. Но даже из ошибок молодежи мы, люди старшего поколения, должны уметь извлекать пользу. Ведь это они, а не мы, дорогие товарищи, идут в ногу со временем. Они, а не мы, дорогие товарищи, слышат пульс эпохи! Зачем им мешать? Ставить палки в колеса? Мы что, им враги? Мы — друзья им, товарищи! И я вам сейчас говорю: пусть снимает! Он парень талантливый, ищущий парень. Конечно же, я его проконтролирую. И спуску не дам, и подправлю где нужно. А так — пусть работает! Пусть он дерзает!