Сны Флобера - Александр Белых

— Разве ветер — не пёс? — спрашивает мальчик.

Убегая от пожара, он принимал пса за ветер, который гнал по его пятам огонь. Рука мальчика, того мальчика, которым был когда‑то Флобер, треплет его за загривок. И так приятно ощущать эту руку! Собака виляет хвостом, улыбается всей своей пастью, забыв о страшном сне. Ведь его никто не бросил! Он снова среди своих! Флобер потрусил следом, тычась влажным носом в ладонь Владика: на его запястьях тёмные полоски от шрамов.

От этого соприкосновения возникло пугающее предчувствие: юноша затаивает дыхание, как бы прислушиваясь к своим ощущениям, которые кажутся ему запретными. Он не знает, кем они запрещены. Владик хотел подумать над тем, что его пугало, но мысль обрела самостоятельное существование, независимое от того, что он чувствовал в этот момент. Владик понимает, что мысль — это своего рода полёт, однако не бывает полёта без птицы, следовательно, полёт — это абстракция. Флобер продолжал толкаться носом в его ладонь. Чувственный и мыслимый мир вновь обретали единство в сознании Владика и Флобера.

Владик думал — и Флобер подслушивал его мысли. Голоса (возможно, это были его интуиции, а не мистические существа) велели ему следовать той истине, которая пребывает в нем, в его ощущениях и предчувствиях. Но почему они пугают его? Владик прилёг на горячие плоские камни у моря и слился с ними. Его мысль тоже превратилась в камень. Этот камень подобрал Валентин и забросил в море: синий горизонт был пуст — ни одного облачка, ни одного паруса, ни одной чайки. Камень скользил по водной глади, удаляясь всё дальше и дальше. Море пробуждалось, тревожилось, волновалось от каждого соприкосновение камня с его тёмно — голубой поверхностью. Море охватили дрожь и мерцание.

Флобер зажмурился, потом спрятался за большим валуном, в тень. Он думал, что эта тень есть мысль камня. Она была прохладной и приятной. Флобер открыл рот, и алый влажный язык выпал наружу, словно галстук из не задвинутого ящика платяного шкафа.

Наблюдая за вознёй своих друзей, Флобер размышлял, что поскольку время есть его ощущение, то его невозможно ни утратить, ни обрести, что каждый существует, пребывает в своём времени. Если даже двое сливаются в любовном экстазе, то всё равно их мысли могут уплывать в разные измерения. «Вот взять, например, камень, в чьей мысли я сейчас существую…»

Владик вскочил и побежал в море. Флобер тоже. Он был случайной и несущественной мыслью камня, который пережил на своём веку не одну цивилизацию. Вдалеке показался фрегат о трёх мачтах. Вода обхватила юношу со всех сторон, стиснула грудную клетку, окатила ознобом и в тот же миг вытолкнула на берег. Владик вскарабкался на камень, приложил ладонь козырьком над глазами, вглядываясь в даль. Вода стекала с него, образуя под ногами лужу. Она бежала ручьём по мускулистым ложбинкам камня. Владик прилёг, обхватив камень руками.

Камень тяжело вздохнул. Вода на солнце быстро испарялась, изменяя влажный рисунок. Камню было куда приятней ощущать прохладное тело юноши, чем иметь своей мыслью какого‑то блохастого, старого пса, страдающего циррозом печени. Чувствуя возбуждение Владика, камень умостился под ним, прижался к нему шершавой щекой. Владик представил себя послеполуденным фавном. Мысли его текли как равнина, и было такое блаженство не слышать ни одного голоса. Он подумал, что, наверное, это ощущение сродни вечности. «Камень, застывшее настоящее… чувствующий камень… окаменевшие чувства…» Его мысли плавились.

Кварцы на кмне слепили глаза Марго. В руках она держала томик Бунина, зажав указательный палец на рассказе «Скарабей», навеявшем мысли о тщете жизни, крахе цивилизаций и прочие мотивы. Она шла вдоль берега, следом за ней трусил заморенный жарой Флобер. Вдруг он стал громко лаять в сторону моря. Марго оглянулась. Какая‑то яхта была на подходе к их даче. Владик тоже услышал отдалённый лай. Он поднял голову. Кажется, это прибыла царственная Тамара Ефимовна.

Благодаря силе воображения камень обретал все формы, навеянные эротической фантазией Владика. Он еще пребывал в их власти, заметив на горизонте нежданную гостью. Камень под ним был мокрым. Владик накинул футболку на плечи, натянул шорты. «Ты был в двух умах», — мелькнула странная фраза в голове Владика.

Большая сине — белая яхта «Евразия» под двумя парусами причалила к деревянному пирсу. Тамара Ефимовна была великолепна, но чем‑то встревожена. Несмотря на усталость, она проворно сошла с палубы и устремилась в свою вотчину. Во дворе её встречал Орест — в шортах и футболке. Он догадался, что это мама Марго, вернее, вспомнил, что видел её на городском пляже несколько раз вместе с Валентином.

Она сняла солнцезащитные очки с наклейкой на стекле, поздоровалась с незнакомым человеком, которого приняла за постояльца. «Не с ним ли я договаривалась о комнате на днях по телефону?» — подумала она. Соломенная шляпа закрывала ей глаза, усеивая пол — лица солнечными пятнышками. Она сняла очки, чтобы рассмотреть незнакомца. Орест выдержал её изучающий взгляд. Тамара Ефимовна была удовлетворена новым симпатичным постояльцем…

* * *

Флобер бежал домой берегом моря, а ему казалось, что он бежит краем чьих‑то сновидений. Мысли накатывались на него, как волны: «Приходить в чужие сны, быть сторожевым псом этого острова — разве это не награда, разве это не наказание? Я сон этих скал. Какое наказание назначено мне, если я стану после смерти интуицией какого‑нибудь сочинителя? Вот оно, вечное беспокойство! Вечная бесприютность!»

В отличие от волн, новые мысли не смывали прежних, а наслаивались, словно краски, друг на друга. Возможно, это были не его собственные мысли, а высказывания кого‑нибудь из его хозяев или обрывки фраз посторонних людей. Он не умел отличать своих мыслей от чужих, так и существовал в этом мире, как отзвук разных голосов, пребывая вне времени и пространства.

— Послушай, — говорит Владик, обращаясь к Валентину, — эти острова, разбросанные по акватории залива Петра Великого, напоминают мне стихотворения Сафо. От них ведь остались одни руины. Вот такое полустишие: «…Но Арес сказал, что приведёт силой Гефеста…»

Владик умолкает, как бы давая собеседнику возможность вникнуть в каждую квинту слова. Он так и думает: «В каждую квинту слова».

— Ведь здорово, согласись!

— Этот стих звучит, как оборванная струна, — говорит Валентин. — В этой строчке такая плотность, — он напрягает лицо, — чувств, ожидания, смысла…

— Верно, верно! Как точно ты сказал!

Владик приподнимается на локте и, охваченный волнением, пристально смотрит в глаза собеседнику. Вечером он запишет в свою тетрадь формулу поэзии. Фраза дня. Владик хочет присвоить это открытие себе, быть его единоличным владельцем, однако ему немного досадно, что сам не догадался до такой простой истины. Оговорка, которую сделал Валентин, обретала в сознании Владика форму откровения, которое всколыхнуло его поэтическую интуицию. Он ещё раз мысленно формулирует: поэзия — это уплотнение смыслов. Ему страстно хочется продолжить разговор о стихах, вызывающих у него странное возбуждение. Какое счастье, что есть с кем поговорить!