Рысюхин, давайте – за жизнь! - Котус

К поезду пожарных у склада с зерном уже горели две стены и часть кровли, но обрушений пока не было. Тем не менее, пламя было слишком сильным, чтобы Волченок со своим даром смог усмирить его, так что пришлось заливать водой. Имея возможность подъехать близко и учитывая небольшую высоту постройки, парни подключили оба брандспойта, пролили крышу и стали заливать стены. Наконец, Михаил Романович сумел взять под контроль возгорание и заставил огонь вернуться к тому месту, откуда начался пожар, в итоге с полной уверенностью констатировав поджог в качестве причины пожара. Надо сказать, что это стало возможным от того, что конструкции сохранили целостность, успели вовремя, и воды хватило, которой истратили больше двух тонн, как сказал потом сам брандмейстер — три старых, на конном ходу, бочки и ещё немного сверх того. В общем — без новой техники амбар скорее всего не спасли бы. А так — зерно в пострадавшем углу было подпорчено: частью пропеклось, частью промокло, но большая часть запасов никак не пострадала. Передав дальнейшее расследование в ведение полиции довольный Волченок вернулся с победой в пожарное депо. Не забыв, кстати говоря, слить остатки воды — об опасности езды с полупустым баком его, по моей просьбе, предупредили отдельно, да он и сам понимал, хоть и не в полной мере — у старых бочек и объёмы, и скорости движения были совсем не те.

Но всё это я узнал позже, когда уже в начале двадцатых чисел января добрался до своего городского дома. Пока же только знал от Белякова, что подарок вручён и очень нравится.

Вскоре после окончания сессии — для Маши она была последняя, оставшиеся полгода отводились на дипломную работу, из-за которой она очень сильно переживала — как и в прошлом году активизировался профессор Лебединский. Встретив меня, он заявил:

— Поскольку я чувствую себя в долгу за «Осенний бал» и всё, что с этим связано, я беру на себя все работы по заключению договора на новую пластинку и подготовке записи. Сам ни на что не претендую, поскольку это идёт в погашение морального и не только долга.

— Ну, от указания вас на обложке, как вокалиста на главной записи вам увильнуть не удастся!

Договор мы подписали, тираж сразу двести пятьдесят тысяч с оплатой мне в размере рубль двадцать за проданный экземпляр. Профессор пытался выбить рубль пятьдесят, но тут фирмачи встали в принципиальную позицию — мол, рубль пятьдесят и даже рубль семьдесят они могли бы дать под пластинку профессора, пусть и с кем-то, но вот кому-то, пусть и с профессорским вокалом, больше рубля дают только из глубокого и искреннего уважения к Лебединскому лично. Оркестрантам, включая Мурку, и Ульяне Неясытевой доля от продаж по договору не полагалась, они получали фиксированную ставку за запись плюс упоминание в выходных данных диска. Можно было бы обидеться за невесту или её подругу, но и себя профессор поставил в те же условия, более того — гонорар себе определил в символический один рубль. Я возмущался и пытался прописать ему именно долю, поскольку его работа по аранжировке и приведению всего материала в приличный вид стоила многого, но он упёрся, словно не Лебединский, а Носорожинский. Несмотря на все подписанные документы, запись отложили до конца месяца, точнее — до начала следующего семестра, поскольку профессор не считал, что девочки готовы к записи «зимних» песен. Так, глядишь, осенне-зимний диск в середине весны выйдет! Мне тоже начиная с двадцать пятого придётся ездить на обязательные репетиции. С Машей мы погуляли только два дня, на третий прогулка сорвалась, поскольку Лебединский насел на неё буквально не давая продыху. Бедная Мурочка же должна была репетировать ещё и вальс, будто мало времени и сил на него было убито за весну и лето! Но невеста заявила, что всё правильно — времени прошло много, нужно восстанавливать сыгранность. Помаявшись ещё пару дней, я плюнул на это всё и поехал в Смолевичи — работы там было достаточно, требовалось проверить и заверить всю прошлогоднюю отчётность.

На короткой дороге уже через пять вёрст уткнулся в снежный занос и не рискнул соваться дальше, развернувшись назад и поехав через Могилёв. На шоссе также случались снежные «языки» поперёк дороги, и даже участки, занесённые снегом на протяжении пары сотен метров. В одном из таких мест заметил съехавший с дороги небольшой грузовик на несуразно высоких и при этом узких колёсах, как оказалось — английской постройки, и помог вытащить его обратно на шоссе. Ха, у него двадцать две «лошади», а у меня — пятьдесят и полный привод! В ответ на многочисленные изъявления благодарности шофёра этого недоразумения, ответил с дедовой подсказки:

— Пустое, дорога — она одна на всех. Сегодня я вам помог, завтра — вы кому-то, потом кто-то поможет мне, так и сочтёмся.

Потом посмотрел на замёрзшего до синевы «коллегу» и, вздохнув, позвал его в салон — погреться. Так я держал в салоне температуру около пятнадцати градусов, только чтоб морозом в спину не тянуло от перегородки, но сейчас — включил обогрев посильнее и, усадив спасаемого в уголок, поближе к источнику тёплого воздуха, поставил чайник.

— Это откуда же такое чудо, если не секрет? И кто производитель — немцы, что ли?

— Немцы⁈ Не-не-не, эти бы накрутили такого, что включение чайника бы потребовало использования четырёх рычагов и пяти вентилей как минимум! Я с их техникой дело имел, могу сравнивать. Это чудо наше, отечественное!

— Да ладно! — он хотел добавить что-то ещё, но заметил, наконец, дворянский перстень (на улице я был в перчатках, а при работе с чайником рук он не видел) и осёкся. Плюс обратил внимание на фамилию Пырейникова на панели управления климат-контролем и задумался.

— А насчёт откуда… Есть поговорка: «Хочешь сделать хорошо — сделай сам». Вот и я сам себе собрал фургон для путешествий по своему вкусу.

Скепсиса в глазах собеседника добавилось, но вслух он ничего высказывать не рискнул, а я не собирался что-то доказывать. Минут через двадцать, согревшись и напившись чаю, он неохотно вышел на улицу и полез в высоченную холодную кабину своего агрегата, которая даже не была толком закрыта: между лобовым стеклом и крышей я с содроганием увидел щель минимум в ладонь шириной! Ужас! Пусть этому страдальцу нужно было в Смиловичи и в теории можно было до Червеня идти колонной — но ну его, с его двадцатью километрами в час, быстрее которых он не мог