Слепая ярость - Сергей Майдуков

Старший следователь Карпентер Семен Александрович умел работать с людьми. Можно сказать, это был его конек. Все дело в эмоциях. Он умел вызвать нужные, как пианист вызывает звуки, нажимая на соответствующие клавиши. Страх, отчаяние, разочарование, раскаяние, надежда – такой звукоряд. Правильное сочетание эмоциональных ноток порождало желаемый результат.

В детстве Карпентера отдали в музыкальную школу, за что он по сей день не мог простить родителей, однако польза от игры на фортепиано, несомненно, была. Он стал очень усидчивым, терпеливым и чутким. Незаменимые качества не только для музыканта, но и для следователя.

Беседуя со слепой девочкой Валей Химич, Карпентер не спешил задавать главные вопросы, не проявлял раздражения или нетерпения. Он разговаривал с Валей доверительным, сочувственным тоном. Он желал добра и ей, и ее лучшей подруге Насте Карташовой. Такие хорошие девочки. Трудно им, наверное, приходится? Ну ничего, ничего, Бог видит их страдания, и это им обязательно зачтется. Например, может произойти чудо, и Валя прозреет. Бывает же такое.

– Я даже знаю одну девочку, с которой это произошло, – обронил Карпентер, внимательно наблюдая за той, которая сидела перед ним.

Он произнес эту фразу наугад, почти не веря в положительный результат, но увидел, как губы Вали дернулись, а брови быстро поднялись и опустились. И еще. Вместо того чтобы расспрашивать о прозревшей девочке, Валя промолчала. Разве это было ей не интересно? Получалось, что да. Почему? Не потому ли, что она тоже знала одну такую девочку?

Если Настя Карташова видела убийцу, это меняло дело. Настолько меняло, что Карпентер мог сегодня разбогатеть на пять или даже на десять тысяч долларов. Неплохое подспорье для человека, вынужденного покупать женские ласки, потому что обычной любовнице не объяснишь, почему она должна битый час танцевать голой под музыку Шопена, прежде чем Карпентер ее возжелает.

– Ты тоже знаешь эту девочку, – продолжал он, положившись на интуицию. – Мы оба ее знаем. Но, в отличие от тебя, мне известен также ее главный секрет.

– Какой секрет? – быстро спросила Валя.

Она не спросила, какой девочки. Карпентер понял, что одержал очередную маленькую победу. Это было приятно. Даже компьютерный класс, в котором они сидели, сделался чуточку светлее.

– Когда эта девочка была слепая, – задушевно произнес Карпентер, – она стала молиться Богу и однажды дала обещание, что никогда не станет лгать взрослым. Просто ни одной неправды больше не скажет, даже крохотной. – Он хотел показать кончик мизинца, но не стал этого делать, вспомнив, что маленькая собеседница его все равно не видит. – И Бог ее услышал.

– Откуда вам это известно? – спросила Валя, напряженно ловя каждое слово с головой, склоненной к плечу.

– Настя мне сама рассказала, – ответил Карпентер, сдерживая торжествующую улыбку. – Сидя на этом самом месте, где сейчас ты сидишь.

– Она мне про это ничего не говорила, – призналась Валя.

Карпентер подумал, что все эти байки про необыкновенную проницательность слепых яйца выеденного не стоят. Зрячие ровесницы Валентины Химич, вероятно, не раскрылись бы так быстро. Хотя кто их знает. В последний раз Карпентер допрашивал девочку очень давно, и память не сохранила подробностей того дела.

– Это наш с Настей секрет, – сказал он. – Но я тебе его открыл, потому что вижу, что тебе можно доверять. А теперь ты мне доверься, Валюша. Что тебе рассказывала Настя об убийстве? Что она видела в кабинете заведующей?

– Почему вы сами у нее не спросите? – осведомилась Валя.

– Спрашивал, – кивнул Карпентер, – а теперь хочу проверить, не упустила ли она какой-то детали. Если да, то получится, что Настя меня обманула. Тогда Господь может разгневаться и отобрать дар, который ниспослал с Небес…

Последний довод произвел на Валю такое неизгладимое впечатление, что она принялась пересказывать свой последний разговор с Настей. Слушая, Карпентер думал, что из него мог бы получиться неплохой проповедник. У священников и следователей есть одно общее – те и другие имеют дело с душами людей, то есть с психикой. А в этой работе главное – зацепить за живое и вовремя подсечь.

Спровадив Химич, Карпентер немедленно позвонил Мягковой и сообщил ей, что ему удалось узнать. Вместо того чтобы восхититься его способностями, она потребовала, чтобы следственная группа немедленно покинула детский дом.

– Во-первых, подобные решения не в моей компетенции, – строптиво заявил Карпентер. – Во-вторых, я вправе рассчитывать на специальное вознаграждение. На премию, так сказать.

– Не было у нас с вами таких договоренностей и никогда не будет, Семен Александрович, – отрезала Мягкова. – Вы получаете регулярные месячные выплаты за сотрудничество, но лишь при том условии, что будете постоянно – слышите?! – постоянно подтверждать свою полезность. Вас это устраивает?

– Вполне, Ангелина Эдуардовна. Но следственной бригадой не я распоряжаюсь. Мы подчиняемся начальнику следственного управления. Официально. Вот так.

Карпентер поджал бескровные губы, на его тощем лице появилось мстительное выражение, очень похожее на то, с которым он когда-то выслушал отказ бывшей жены танцевать под Шопена.

– Сейчас вам перезвонят, – сказала Мягкова и оборвала разговор.

Не прошло и двух минут, как Карпентеру позвонили из приемной УВД, а потом до него донесся рык самого генерала Котова.

На бледной физиономии следователя расцвели две алые розы, и он побежал выполнять приказ. Еще через пять минут полицейских и дух простыл. Хотя нет, дух остался. Не зря же в детском доме еще долго проветривали помещения.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж облгосадминистрации, Мягкова старалась отвлечь себя от мыслей о предстоящем разговоре с губернатором. В этом здании для нее все было неповторимым, запахи и звуки чем-то напоминали горячо любимый ею театр. Люди вели себя здесь как-то особенно: иначе держались и разговаривали, по-другому смотрели. Мягковой нравилось разглядывать здешнюю публику в дорогой одежде, снующую по этажам и коридорам. Одни приходили решить свои проблемы, а другие их решали; одни шли отдать, а другие приходили на работу, чтобы взять. Здесь все было честно и не было никакого кокетства: хочешь работать – дай заработать другим. Мягкова подумала, что облгосадминистрация – это просто огромная фирма по деланью бабла, в которой все что-то мутят, пилят, режут, а вершки честно отправляют наверх. Впрочем, по тому же принципу живет вся страна. Но лично Мягковой так жилось проще и понятней, а главное, удобней.

Навстречу Мягковой по лестнице спускался начальник отдела инвестиций, которого она часто встречала в приемной губернатора. За ним семенил студент с блокнотом, записывающий что-то прямо на ходу. Начальник отдела кивнул Мягковой и состроил мученическую гримасу, показывая, как его утомили практиканты. Кивнув ему в ответ, она улыбнулась, показывая, что прекрасно понимает, как ему сложно. Мягковой была смешна эта сцена еще и потому, что она прекрасно знала: высшее образование не имеет ничего общего с реальной жизнью. Институт – это лишь детская песочница с узким кругом участников и арбитрами, наблюдающими за ними. А жизнь – это как ринг, где идут бои без правил. И где-то в глубине души ей было жалко всех этих студентов, думающих, что оценки по математике или менеджменту важны.