Дресс-код летучей мыши - Дарья Донцова

– Почему? – удивилась я.

– Брови и ресницы получаются красивыми, – хихикнула Богемская, – и Маргарита, несмотря на полное отсутствие манер, притягивает к себе людей. Я когда-то тоже такой была. Сейчас покрылась лаком, умею щебетать правильно, но внутри меня до сих пор живет наивная Анечка со свободным языком и наплевательским отношением к чужому мнению о себе. Порой Аня оживает, затаптывает Богемскую, и я становлюсь похожей на Марго. Возьму Светину под свое крыло. Биографию ей придумаю, не стоит Рите выдавать себя за француженку-итальянку-англичанку! Сама знаешь, многие сейчас свободно владеют языками. А вот дочь царя с острова… э… Манахен, маленького такого, затерянного в Тихом океане, это самое подходящее. Марго получила уникальное образование, воспитание в древних традициях, овладела техникой создания бровей-ресниц-волос от лучшего целителя. Вот это очень понравится нашей тусовке, падкой на экзотику. Вели Марго завтра ко мне приехать. Откорректируем ее анкету и внешний вид. Я не родилась Богемской. Когда-то мне помогла графиня Вельская, которая тоже не родилась графиней. Я превращу Маргариту в дочь царя. А второй вопрос каков?

Я пустилась в объяснения:

– Когда Рита сказала: «Вот поросятина», вы занервничали и успокоились, когда поняли, что это просто словечко, не фамилия. Кто-то говорит: «Ах ты, поросенок». А у Светиной слегка другой вариант фразы.

– Ты наблюдательна, – кивнула Энн, – это редкое качество для женщины.

– Вы знали Светлану Поросятину? – спросила я.

Богемская взяла фужер с коньяком:

– Эта информация важна для тебя?

– Очень! – воскликнула я.

– Думаю, что Света умерла, – грустно уточнила хозяйка дома.

– Не совсем так, – возразила я, – она была женой Германа Наумовича Файфа. Богатого мужчины, он купил ей отель «Свет звезды». Поросятина сейчас лишилась разума, супруг оформил развод, женился на Розе Липятиной.

– Детонька, не лезь в эту историю, – попросила Богемская, – добром это не кончится.

– Не могу, – ответила я, – близкий мне человек, похоже, попал в беду. И это как-то связано со Светланой.

– Поросятина! – повторила Энн. – С такой фамилией ребенку трудно в школе. Свету постоянно дразнили. Я советовала ей поменять паспортные данные, но она уперлась:

– Единственное, что я о себе знаю, это фамилия и имя. Вдруг мама начет искать меня!

Энн сделала глоток из фужера.

– Жаль, что ты за рулем. Может, останешься ночевать? Выпьешь капельку? Соглашайся! В гостевых комнатах удобные кровати, завтрак в постель принесут.

– Никогда не трапезничала утром в постели, – призналась я, – всегда тороплюсь на работу, вскакиваю, несусь в ванную.

– Вот и попробуешь, каково это, – засмеялась Богемская.

И тут у меня зазвонил телефон, это был мой муж.

– Привет, ты где? – спросил Роман.

– Сижу у Энн, – ответила я, – она предлагает остаться у нее на ночь, соблазняет подачей завтрака в койку.

– Поставь на громкую, – попросил Звягин.

Я нажала на кнопку.

– Не соглашайся, – воскликнул муж, – выльют чай-кофе в подушки, бросят туда пару круассанов! Тебе это не понравится.

– Ромочка! Хочешь сказать, что никогда не приносил супруге поднос с завтраком в спальню? – перебила его Энн.

– А надо? – удивился Роман.

– Конечно! – воскликнула Богемская. – Степонька, как ты относишься к такому знаку внимания со стороны мужа?

– Не знаю, – улыбнулась я, – никогда не пробовала.

– Рома, у каждой жены должен быть день, когда муж ей приготовит и принесет пти дежёнэ[6]. Без этого мы несчастные! О нас надо заботиться.

– Подумаю на данную тему, – пообещал Звягин. – Если завтра утром ты мне не ответишь, я пришлю к Энн специалиста по выкапыванию жен из останков завтрака. На что угодно спорю, Степа опрокинет на себя поднос.

– Никогда! – возмутилась я.

– Стопроцентно «да», – засмеялся муж и отсоединился.

– Прекрасно, – обрадовалась Энн, наливая мне коньяк, – пара капель хорошего напитка никому еще не повредила! Со Светой мы познакомились в луже.

– Где? – изумилась я. – Бабушка рассказывала, что в Москве существовала пивная, которую все называли «Яма». Светская Москва тех лет в ней опохмелялась по утрам. Лужа – это…

– Лужа это лужа – вода на дороге, – рассмеялась Богемская. – Слушай.

Я понюхала бокал с коньяком и потянулась за пирожным. Меня легко свалит с ног капля спиртного, у меня шумит в голове даже от сидра. Мне достаточно вдыхать пары элитного алкоголя. И я сейчас позволю себе пирожное. Гулять так гулять!

Энн взяла эклер и начала рассказ.

Стоял холодный дождливый сентябрь. Богемская вышла из подъезда своего дома, направилась в магазин на углу улицы, поскользнулась и рухнула в лужу на живот. В ту же секунду перед ее взором оказалась чья-то голова.

– Здрасте, – сказала она. – Вы тоже шлепнулись? Меня зовут Света.

Богемская всегда обладала чувством юмора, поэтому она рассмеялась.

– Приятно познакомиться, я Энн. Какие у вас красивые глаза, не голубые, а ярко-синие!

Обе потерпевшие бедствие дамы поднялись, Энн стало понятно: перед ней молодая женщина, судя по одежде, провинциалка.

– Видок у нас, – пробормотала она, – просто свинский. Но я Поросятина, поэтому удивляться нечему.

– Не надо так обзывать себя из-за ерунды, – укорила ее Энн.

– Это моя фамилия, – весело уточнила Света, – Поросятина!

Богемская смутилась и предложила:

– Я живу в соседнем доме, пойдемте, умоетесь.

– Спасибо, – обрадовалась Светлана, – а то я вся вымокла.

Энн отвела коллегу по падению в гостевую ванную, выдала ей сухую одежду, угостила чаем. У женщин завязался разговор, в процессе которого Энн узнала, что ее новая знакомая – жена Германа Файфа.

Это ее удивило. Фамилию мужчины Богемская слышала от разных людей, знала, что бизнесмен не беден, но почему тогда на его супруге дешевая куртка, сшитая гастарбайтерами в каком-то подвале. А обувь Светы выдает себя за ботинки Шанель, но Коко в гробу переворачивается, глядя на то, что прикидывается ее творением. И стрижку новая знакомая, похоже, делала за углом вокзала города Тьму-Тараканска.

Энн подумала, что гостья привирает, просто хочется ей быть женой богатого человека, и сразу потеряла к ней интерес и расположение. Окончательно уверилась она в справедливости своих мыслей, когда Поросятина перед уходом робко спросила: