Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

– Мы по квоте вашей тети уехали из Берлина, мистер Горовиц. Если бы ни она, если бы не ваш брат… – миссис Фогель Меиру понравилась. У женщины были добрые глаза, цвета каштана, в едва заметных морщинках, пухлые руки, и большая, уютная грудь. Меир подозревал, что имбирное печенье, на столе, появилось из сумочки миссис Фогель. Он разгрыз одно:

– Очень вкусное. Моя сестра тоже его печет. Пожалуйста, просто Меир… – отец курил, немного покраснев. Меир заставил себя не подмигивать доктору Горовицу.

– Давно пора, – сказал себе Меир, – папа столько лет один живет. У него внуки. Пусть будет счастлив, – миссис Фогель овдовела прошлой осенью. Ее муж, в Берлине, после увольнения из оркестра, жаловался на боли в сердце. Женщина вздохнула:

– Он умер, через две недели, после того, как мы сюда приплыли. Упал на улице… – миссис Фогель посмотрела куда-то в сторону:

– Все равно, Гитлер его убил. Господи, только бы с вашим братом, мистер Горовиц, то есть Меир, ничего не случилось. Рав Горовиц столько для евреев делает, сколько никто… – она достала кружевной платочек.

Миссис Фогель и отец познакомились в синагоге, куда она пришла устраивать погребение мужа.

– С Аароном все будет хорошо, миссис Фогель, – весело сказал Меир, – обещаю. Получит новую визу, вернется в Берлин. Я думаю, конгресс увеличит квоты на эмиграцию. И британский парламент тоже, – Меир вспомнил разговор, на позициях батальона Тельмана. Стояло затишье, франкисты не атаковали. Они с Джоном прислонились к земляному откосу окопа. В посеченной артиллерийскими снарядами роще неподалеку, щебетали птицы. Джон поскреб в закопченной, светловолосой голове:

– Ребята сегодня воду греют. Помоемся, как следует, а не в одном умывальнике на двадцать человек, – он щелчком, отбросил папиросу:

– Я уверен, – Джон помолчал, – что наше правительство, в конце концов, поймет, что с Гитлером нельзя вести никаких переговоров. Его надо застрелить, как бешеную собаку, – губы юноши дернулись:

– Ты видел, что легион «Кондор» делает, слышал, что наши немцы говорят. В Германии много тех, кто голосовал за коммунистов, за социалистов. Они поднимутся, восстанут против Гитлера. Безумие закончится, – Джон прикрыл глаза:

– Евреев надо вывозить из Германии, от греха подальше. Это не внутреннее дело их страны, это наша обязанность, – твердо заключил юноша, – как порядочных людей, даже если мы не евреи. Не стой над кровью ближнего своего, – процитировал он: «Это ко всем относится».

Дочь, миссис Фогель, Ирена, играла в еврейской труппе Кесслера, на Второй Авеню. В квартале было много мюзик-холлов и театров, где представления шли на идиш. Доктор Горовиц часто водил туда детей, когда они росли. В начале лета театры снимались с места и отправлялись в Буэнос-Айрес, где начинался сезон. Ирена не плыла в Аргентину, а оставалась в Нью-Йорке. Девушка хотела стать джазовой певицей, и пробиться на радио. Ей требовался хороший английский язык, без акцента.

– Или с южным акцентом, – добавила миссис Фогель:

– Как негры поют. Ирена занимается, с преподавателем. Ваш брат учил нас, в Берлине, – она повела рукой:

– Я музыкант, мне подобное неважно, а певица должна звучать идеально… – миссис Фогель взглянула на доктора Горовица, отец кивнул:

– У Ирены сегодня последнее представление, закрытие сезона. Очень хорошая оперетта, Di sheyne Amerikanerin. Я ей позвоню… – Меир, было, открыл рот, но подумал:

– Я в театре давно не был, года два. Надо цветы купить. Рубашки чистые у меня есть, костюмы в порядке… – миссис Фогель вернулась в столовую:

– Ирена вас встретит у служебного входа, без четверти семь… – Меир проводил отца и миссис Фогель. Доктор Горовиц замялся, в передней:

– Ты прости, что все так получилось… – Меир обнял его. От отца пахло привычно, кофе, табаком, леденцами. Доктор Горовиц всегда носил конфеты в кармане пиджака, для маленьких пациентов.

Меир шепнул:

– Отдыхай спокойно, папа. Ты заслужил, в конце концов. Я за тебя рад, и никому ничего не скажу… – миссис Фогель надевала шляпу, перед зеркалом в гостиной. Отец развел руками: «Все равно, милый, неудобно. В мои годы…».

– Ничего неудобного, – твердо ответил Меир. Выйдя на балкон, он помахал отцу и миссис Фогель, садившимся в такси. Посмотрев на часы, юноша спохватился. Через час ему надо было оказаться у служебного подъезда театра Кесслера, на Второй Авеню.

Поехав туда на подземке, Меир понял, что совершил ошибку. Метро было переполнено. Люди покидали Мидтаун, собираясь, домой. Линия шла в Бруклин. Меиру пришлось пропустить два поезда, прежде чем он ухитрился пролезть в вагон. Он обрадовался, что не стал покупать цветы у Центрального Парка. В давке от букета бы ничего не осталось. Впрочем, такси бы тоже не помогло. Вечерние пробки перекрыли город:

– Папа сегодня устроится на террасе пансиона, у озера, в прохладе, с миссис Фогель.., – Меир, вылетел на платформу станции Вторая Авеню. Вытирая пот со лба, он оправил помятый костюм. Галстук сбился. У него оставалось ровно пять минут, но, на его счастье, цветочный лоток помещался рядом с выходом. Меир схватил фиалки: «Сдачи не надо!». Лавируя между машинами, он перебежал дорогу.

У касс театра Кесслера бурлила толпа, пахло духами и воздушной кукурузой, слышался женский смех. Парни с Нижнего Ист-Сайда, в длинных пиджаках, с накладными плечами, широких брюках, в федорах, подпирая углы, покуривали, ожидая девушек. Меир посмотрел на многоцветные афиши, на идиш. «Прекрасная Американка, в заглавной роли мисс Ирена Фогель». Мисс Фогель, на фотографии, весело улыбалась, сдвинув шляпку набок.

– Хорошенькая, – подумал Меир, – она на мать похожа… – поправив галстук, юноша завернул за угол. Он едва не опоздал, но успел сделать вид, что ждет у двери четверть часа, а, то и больше. Мисс Фогель оказалась ниже его, кругленькая, уютная. Под шелковым платьем колыхалась большая грудь. У нее были материнские глаза, цвета каштана и красивый голос:

– Мистер Горовиц… – она протянула руку, – очень, очень рада. Мама предупредила. Спасибо за цветы… – девушка покраснела. Меир вспомнил: «Двадцать один ей, мать говорила. На год меня младше».

– Я вас на хорошее место усажу, – пообещала мисс Фогель. Она шла впереди, по узкому коридору. Меир никогда не заглядывал за кулисы театра, в чем и признался актрисе.

Девушка смутилась:

– Если хотите… Мы после спектакля идем в Кафе Рояль, на Двенадцатой улице… – у нее были темно-красные, пухлые губы. Широкие бедра немного покачивались. На Меира повеяло запахом фиалок

Юноша не выспался. Вчера, в столице, последнее совещание закончилось почти на рассвете. Меир напомнил себе: «Она недавно в Америке, отца потеряла. Понятно, что ей одиноко. Надо ее поддержать».

– Хочу, мисс Фогель, – девушка провела его в пустую ложу и устроила в первом ряду:

– Здесь бинокль не нужен. Только оперетта на идиш, мистер Горовиц… – у нее был сильный немецкий акцент: