Спасти «Скифа» - Андрей Анатольевич Кокотюха

большим количеством авиации. В течение всего дня велись ожесточенные воздушные бои.

На Орловско-Курском направлении противник рано утром возобновил наступление. В районе одного населенного пункта немцы, на узком участке, бросили в бой три танковых и три пехотных дивизии. Части Н-ского соединения выдержали тринадцать ожесточенных атак противника, следовавших одна за другой, но не отступили ни на шаг. В этих бесплодных атаках противник потерял более 5 000 солдат и офицеров, до 120 танков, 33 орудия, 150 пулеметов и 210 автомашин.

На другом участке Орловско-Курского направления наши войска провели несколько успешных контратак, выбили противника из нескольких населенных пунктов, занятых им в первый день наступления. На Белгородском направлении группе танков противника удалось вклиниться в оборону наших войск…

2

После полуночи Гайдук на развалинах так и не появился.

Когда на улице у явки началась пальба, Чубаров выдернул из кармана «вальтер» и рванул на выручку. Но в последний момент Сотник в прыжке настиг его, схватил в темноте за ноги, резко дернул и навалился на Макса, прижимая к земле его извивающееся сильное тело так, будто привычно подминал под себя немецкого «языка». Пока Соловей выворачивался, стрельба разом стихла – так же внезапно, как и началась, только громко кричали что-то в ночи немцы.

Лишь тогда Михаил рискнул ослабить хватку, но Чубаров уже не стремился в бой – сам успел прокачать ситуацию и молча, ничего не говоря командиру, повернулся и скрылся в ближайшем проходняке. Сотник, тоже приготовив на всякий случай оружие к бою, двинулся за ним – оба достаточно хорошо запомнили обратный путь.

Добравшись до места сбора, Михаил притормозил и коротко велел Чубарову устроиться пока в пустом здании, стоявшем метрах в десяти по диагонали от «их» развалин. Там разведчики провели несколько следующих часов, за это время по улице мимо них проехало с разным интервалом три мотопатруля, но немцев этот район совсем не интересовал. Убедившись, что опасности обнаружения для них пока нет, Сотник с Чубаровым переместились наконец к скрытому в глубине развалин «хорьху».

Что будет дальше – не знали. Потому молча уселись, расчистив место от битого кирпича, оперлись спинами о машину и еще какое-то время не разговаривали. Тишину нарушил Чубаров, подводя короткий итог:

– Кисло, командир.

– Да, не сладко, – согласился Михаил. – Думаешь, взяли Пашку?

– Он местный. Если б вырвался – пришел или дал о себе знать по-другому.

– Живой?

– Пашка? Хрен его знает, гражданин начальник! По мне, так лучше бы живым не дался, раз уже такой расклад получился.

– А Виля?

– Чего полегче спроси. Самый поганый вариант – это если их обоих загребли… Сдала же какая-то сука, – Чубаров цыкнул слюной сквозь зубы.

– Похоже, ждали там нас, – согласился Михаил.

– Значит, дела совсем швах, – подытожил Чубаров. – Говорю же, для хлопцев лучше, если там, на месте, их положили. А то ведь начнут в гестапо на куски резать, живых…

– Договаривай, – сказал Сотник, почувствовав, что Соловей вдруг подавился собственными словами.

– Сам же понимаешь – сам и договори.

– Ладно, – Михаил достал сигареты, но потом подумал – и сунул коробку обратно. – Ладно. Ты думаешь, что Волков и Гайдук не выдержат пыток. Что они не сразу, но быстро нас сдадут, это в твоей башке сейчас?

– Нача-альник, – с усталой обреченностью протянул Максим. – Това-арищ командир, кореш ты мой дорогой… Все – живые люди. Станут их фрицы друг у друга на глазах железными штырями, на огне раскаленными насквозь протыкать – кто-то обязательно не сдюжит. Не железные.

– Может, и мне ты не веришь? – Сотник приподнялся, пытаясь разглядеть в темноте выражение лица Соловья.

В его голосе он услышал слишком хорошо знакомые блатные интонации. Свои не очень крепко забытые уголовные манеры Чубаров вспоминал и демонстрировал всякий раз, когда попадал в сложную ситуацию и лихорадочно думал, как бы из защиты перейти в нападение.

– Ага-ага, командир, давай щас в «верю не верю» сыграем, – отмахнулся тот. – Я тебе вот расскажу, как блатные для себя на такие вот сомнения отвечают. Может, отпустит.

– Психолог… твою мать…

– Есть маленько, командир. Только маму свою я в глаза не видел. Это так, для справки, так что можешь словами не кидаться. Смотри, – Чубаров заерзал в темноте, усаживаясь поудобнее. – Допустим, замели наших, даже двоих, и сейчас люто мытарят. Для них это плохо… Или для него, если живым взяли кого-то одного. Чем это плохо для нас с тобой, начальник?

– То есть? – не понял Сотник.

– Ну что наши Виля с Пашей знают такого, что может угрожать нам с тобой и, главное, этому вот нашему боевому заданию? Как и кого они могут сдать и как это поможет фрицам словить нас с тобой?

Соображал Сотник быстро и уже понял, куда клонит Максим.

– Состав группы. Наши фамилии и звания. Воинскую часть… Только это немцам никак не поможет, верно?

– Сечешь, командир. Если мы до утра просидим, как мыши, нас по такой информации никто не найдет. А солнышко встанет часа через четыре. За это время надо крепче схорониться. И с этого места дергать.

– На машине?

– Ногами. Колеса тут оставим. Если прикинуть, что хлопцы долго не протянут, но часов несколько продержатся, значит, это место могут указать. Потому кидаем здесь машину, рацию, берем только стволы, гранаты, деньги, какие там есть – тихаримся налегке. И получается у нас, Миша, такая картина: немцы могут и знать, кого искать, а вот где мы засели – хрена с два дотумкают. Сдавая нас и это место, – Чубаров похлопал ладонью по земле, – наши ничем не рискуют.

– Если можно так сказать про тех, кого рвут на куски в плену, – оговорился Сотник.

– Правильно. А мы с тобой до утра тоже ничем не рискуем. Как солнышко взойдет, станет хуже: допустим, мы с тобой в этой форме по городу пойдем до первого патруля. Ни ты, ни я с немчурой не договоримся. Только четыре часа на войне, командир, это много.

– Согласен. Есть идеи?

– Погоди, – Чубаров рассуждал обстоятельно. – Что еще могут сказать наши? За каким чертом мы сюда приперлись? Пускай. Только ведь немцы и сами, как ты нам намедни говорил, этого Скифа ищут. Получается, можем мы пока одинаково. У нас даже фора есть – четыре часа.