Убийство Мэрилин Монро: дело закрыто - Ричард Баскин

Помимо прочего Рудин указал на ряд трудностей, с которыми Гринсон столкнулся месяцами ранее, перед отъездом в пятинедельный отпуск 10 мая 1962 года: «Когда он отправился в Европу, я был в восторге. Ему была нужна эта неделя. Немного времени. Там был кризис не только с фильмом [ «Что-то должно случиться»]. Там был кризис каждый день»306.

По-видимому, именно это и произошло 29 июня 1961 года. «В то время Мэрилин восстанавливалась после операции на желчном пузыре, – вспоминал Гринсон. – Лекарств она принимала очень мало, но ей было ужасно, ужасно одиноко… Я встречался с ней семь дней в неделю. Ее никто не посещал. Если бы не я, ей было бы просто нечем заняться»307.

Как сообщил Микки Рудин Дж. Рэнди Тараборрелли, автору книги «Sinatra: Behind the Legend»: «Кризис мог случиться из-за того, что подали на обед. Мэрилин была очень эмоциональная и нервная. Да что там обед! У нее мог быть воображаемый кризис»308.

Изучая данные о телефонных разговорах Мэрилин, Дональд Спото заметил, что она постоянно звонила своему юристу, Микки Рудину. Иногда количество звонков доходило до восьми в день. «Я был терпелив с ней, – сказал Рудин Спото. – Правда, разговоры отнимали чертовски много времени. Это был настоящий геморрой»309.

Бывший камердинер Фрэнка Синатры, Джордж Джейкобс, охарактеризовал Рудина как «помесь гангстера, убийцы и голливудского сутенера»310. На вопрос, почему Гринсон так настаивал на поездке в Европу весной 1962 года, юрист Мэрилин пояснил: «Его жена была швейцарка. Это было ежегодное паломничество к ее семье. Да он бы с ума сошел, если бы этого не сделал. Сколько может работать на износ человек, у которого больное сердце?.. Проблема с участием в съемках [ «Что-то должно случиться»] в том, что… у Мэрилин не было денег»311.

Давний друг Мэрилин, Глория Романофф, рассказывает Марголису: «У нее никогда не было денег. Дом, в котором она умерла, – ее первый и единственный собственный дом. Это был очень простой дом, но для нее он стал всем. Мэрилин была слишком наивной. Мне больно думать, что люди, которые теперь управляют ее имуществом, делают целые состояния, а ведь эти деньги она могла бы использовать сама»312.

С марта 1962 года Мэрилин проживала в доме по адресу 12305 5-я Хелена-драйв, но время от времени наведывалась на свою старую квартиру (882 Норт-Дохени-драйв). Согласно Хилди Гринсон, однажды после аналитического сеанса она пригласила к себе водителя такси, который вез ее домой313. Гринсон принял меры против этого самоубийственного поведения, позволив Мэрилин фактически стать членом его семьи.

Мэрилин часто бывала у Гринсонов в гостях и после ужина вежливо предлагала вымыть посуду314. «Мой муж говорил, что «этот случай пока не поддается анализу, – рассказывает Хилди. – Она должна проработать уйму вещей, прежде чем мы сможем применить аналитический подход». Прежде всего ей предстояло вновь стать цельной личностью». Однажды Гринсон сказал своей пациентке, актрисе Селесте Холм: «Селеста, эта женщина не имеет ни малейшего понятия о семейной жизни. Она лечилась у Мэриэнн Крис много лет, и ничего ее не трогало. Так что я выступаю в роли модели. Пытаюсь дать ей хоть какое-то представление о том, как все должно быть».

В какой-то момент Мэрилин в темных очках, парике и шарфе вместе с его сыном Дэнни отправилась искать Дэнни квартиру. Ходила она и на лекции самого Гринсона315. Джоан писала: «Отец обожал читать лекции и был превосходным оратором316. Он ждал, когда придут последние опоздавшие и все рассядутся. Я оглянулась и увидела Мэрилин. Она выглядела потрясающе. На ней был каштановый, неряшливый парик, шарф, завязанный под подбородком, норковый полушубок и страшное коричневое платье от Пуччи – какого-то линялого и мертвого цвета. На ногах, слава богу, были мокасины, правда, без носков.

Мэрилин сидела прямо за нами с мамой. Когда большая часть аудитории опустела, она встала и пошла к выходу. Остальные провожали ее глазами. Никто не узнал ее. О том, кто это был, мы рассказали лишь нескольким близким друзьям семьи. Она просто шла по проходу, но люди останавливались и смотрели ей вслед. Я сказала, что была в восторге от ее маскировки и что, на мой взгляд, все получилось довольно забавно. Она согласилась со мной».

«Мой муж часто приглашал ее к нам на камерную музыку, – вспоминает Хилди. – Мэрилин садилась в углу, вся съеживалась и, отвернувшись от гостей и музыкантов, внимательно слушала»317. Узнав об этом, актриса Дженис Рул – еще одна пациентка Гринсона – ехидно заметила: «Вы же знаете, как я люблю музыку. Как получилось, что вы никогда не приглашали меня?» «Вы никогда не были настолько больны»318, – ответил Гринсон, который и сам принимал участие в этих концертах в качестве – правда, весьма паршивого – скрипача.

«Она сидела в гостиной, в большом кресле со спинкой, – рассказывала Джоан. – Слушая Моцарта, Шуберта или Вивальди, Мэрилин полностью погружалась в музыку и, закрыв глаза, раскачивалась в такт мелодии. Ее движения были удивительно чувственными, красивыми и, казалось бы, очень личными»319. Весной 1962 года Мэрилин несколько раз приглашала к Гринсонам поэта Нормана Ростена и его жену Гедду320.

В статье 1964 года Гринсон подробно описывает меры, предпринятые им перед отъездом в Европу 10 мая 1962 года321. «Уезжая на пять недель, я понимал, что должен оставить ей лекарство, которое она могла бы принять, если почувствует себя подавленной или слишком взволнованной, то есть отвергнутой и склонной к истерике, – писал он. – Я выписал быстродействующий антидепрессант в сочетании с седативным средством дексамил. Мне казалось, она будет рада иметь что-то лично от меня. Так ей будет легче…

Когда я вернулся, она сказала, что все время носила лекарство с собой в серебряной таблетнице, которую купила специально по этому случаю. Во время моего отсутствия она не испытывала тяжелой депрессии; таблетки стали для нее своеобразным щитом, волшебной защитой.

Сон, в котором серебряная таблетница стала такой же зеленой, как таблетки (то есть все превратилось в Гринсона[43]), казалось, объяснял ее бессознательное значение… Я понимал, что должен выписать ей лекарства. В то время она была не в силах вынести депрессивные тяготы одиночества. Назначение лекарства, которое она могла бы проглотить, принять внутрь, представляло собой попытку дать ей иллюзию моего присутствия – это, надеялся я, помогло бы преодолеть чувство ужасной пустоты, которая будет угнетать и приводить ее в бешенство… Лекарства могут помочь в промежутке между визитами».

Друг и коллега Гринсона Милтон Векслер признал, что не все значимые процедуры психоанализа приводят к успеху; особенно это касается нетрадиционных методов. «Все чаще и чаще Гринсон стал писать о важности реальных взаимоотношений между аналитиком и пациентом», – рассказывал Милтон Векслер322. Сам он являлся ярым противником данного нетрадиционного подхода и заявил, что «как только симптомы внедрятся в характерный образ реагирования на мир, ни интерпретирование, ни просвещение, ни привнесение бессознательного в сознание уже не смогут принести никакой пользы».