История о пропавшем ребенке - Элена Ферранте

Но вскоре он неожиданно зашел сам собой. Начала Деде. Она говорила с хитрой ухмылкой, как всегда, когда хотела задать какой-нибудь каверзный вопрос. Эльза сразу насторожилась и прислушалась.

– Мама, а ты знаешь, что тетя Лина спит с Энцо, хотя они не женаты?

– Кто тебе это сказал?

– Рино. Энцо ему не отец.

– Это тоже тебе Рино сказал?

– Да, но тетя Лина подтвердила и все мне объяснила.

– Что объяснила?

Она напряглась, пытаясь понять, сержусь я или нет.

– Рассказать тебе?

– Давай.

– У тети Лины есть муж, как у тебя, его зовут Стефано Карраччи, он и есть папа Рино. Потом она стала жить с Энцо, Энцо Сканно, они спят вместе. Все как у нас. У нас есть папа, его фамилия Айрота, но спишь ты с Нино, Нино Сарраторе.

Я улыбнулась:

– И как только ты запомнила столько фамилий!

– Тетя Лина говорит, что глупости все эти фамилии. Рино появился из ее живота, живет с ней, а фамилия у него Карраччи, как у отца. Мы вышли из твоего живота, живем с тобой, а не с папой, а фамилия у нас Айрота.

– Ну и что?

– Ну как же ты не понимаешь, мама! Если кто-то говорит про живот тети Лины, он скажет, что это живот Лины Черулло, а не Стефано Карраччи. А твой живот – это живот Элены Греко, а не Пьетро Айроты.

– И что из того?

– А то, что было бы правильнее, чтобы Рино был Рино Черулло, а мы – Деде и Эльза Греко.

– Это ты так решила?

– Нет, тетя Лина так говорит.

– А ты что думаешь?

– Я с ней согласна.

– Правда? Уверена?

– Правда. Совершенно уверена.

Эльза, видя, что мы не ссоримся, решила вмешаться:

– Мам, она все врет! Она сама сказала, что, когда выйдет замуж, будет Деде Карраччи!

– Сама ты врешь! И вообще замолчи! – крикнула Деде.

– Почему Деде Карраччи? – спросила я Эльзу.

– Потому что она хочет выйти замуж за Рино.

– Тебе нравится Рино? – спросила я Деде.

– Да, – ответила Деде задиристым тоном. – Даже если мы не поженимся, будем спать вместе.

– С Рино?

– Ага, как тетя Лина с Энцо. И как вы с Нино.

– Мам, ты ей разрешишь? – ошарашила меня Эльза.

Я увильнула от ответа. Но этот разговор меня приободрил и положил начало новому периоду нашей жизни. Я поняла, что рассуждениями о настоящих и ненастоящих отцах и фамилиях Лиле удалось не просто заставить девочек принять условия, в которые я их поставила, но и вызвать в них интерес к новой жизни. Мои дочки чудесным образом перестали плакать по Аделе и Мариарозе, а по возвращении из Флоренции твердить, что хотят навсегда остаться жить с папой и Дорианой, перестали воевать с нянькой Миреллой и видеть в ней заклятого врага, перестали отталкивать все, что было связано с Неаполем: школу, учителей, одноклассников, а главное – приняли как факт, что Нино спит в моей постели. И вообще, они стали намного спокойнее. За этими переменами я наблюдала с чувством облегчения. Зря я боялась, что Лила вторгнется в жизнь моих дочерей, как в мою, и околдует их – мне не в чем было ее упрекнуть; она позаботилась о них, помогла им, насколько это было возможно, сделала все, чтобы облегчить их переживания. Это была та самая Лила, которую я любила. Та, что выглядывала иногда из глубин Лилы-злодейки, всякий раз удивляя меня своим появлением. Все мои обиды разом померкли – конечно, она коварная и всегда была коварной, но в ней есть и другое, – признала я.

Проснувшись на следующее утро, я впервые за долгое время подумала о Лиле без злобы. Я вспомнила, как она выходила замуж, как в первый раз забеременела: ей ведь тогда было всего семнадцать, лет на семь-восемь больше, чем моей Деде. Скоро моей дочери будет столько же, сколько нам тогда. У меня в голове не укладывалось, что в скором времени моя дочь, возможно, наденет, как Лила, свадебное платье и над ней будет издеваться в постели какой-нибудь мужик, а она будет терпеть и играть роль синьоры Карраччи; в голове не укладывалось, что с ней может случиться то же, что со мной, что она будет лежать под пожилым толстяком ночью на пляже Маронти, запачканная, на черном песке, с черными мыслями, из одного только желания отомстить. Я вспоминала множество мерзостей, через которые нам пришлось пройти, и во мне снова росло чувство солидарности с Лилой. Какое расточительство, сказала я себе, терять такую дружбу, вспоминая только плохое. Конечно, без обид не бывает, но надо же уметь себя сдерживать. Под тем предлогом, что девочки скучают и хотят с ней видеться, я снова сблизилась с Лилой. То обстоятельство, что мы обе были беременны, довершило дело.

Беременность у нас протекала совершенно по-разному: мое тело ее переносило отлично, ее – не принимало. Лила с самого начала твердила, что этот ребенок – желанный. «Считай, я его запрограммировала», – смеялась она. Но ее организм сопротивлялся. Я чувствовала себя так, будто у меня внутри зажегся яркий огонек, а она ходила бледная, не переносила многие запахи, ее постоянно тошнило, белки глаз пожелтели. «Что поделаешь? Я хотела забеременеть, я довольна, а это создание внутри меня явно против: не нравлюсь я ему». Энцо с ней не соглашался: «Да что ты! Уж создание-то радо больше всех!» – «Конечно, – смеялась Лила, – еще скажи: это я его туда засунул, так что мне лучше знать, а тебе не о чем волноваться!»

С каждой встречей я все больше восхищалась Энцо. К его обычной самоотверженности добавилось желание все делать самому, управляться по дому и в офисе, чтобы защитить Лилу от всех реальных и воображаемых опасностей. Он предугадывал все ее просьбы и сам вызвался сообщить новость Стефано. Тот и глазом не моргнул, изобразил на лице что-то вроде улыбки и пошел по своим делам, то ли потому, что старая колбасная лавка почти разорилась и жили они теперь исключительно на деньги Лилы, то ли потому, что их с Лилой брак был для него слишком давней историей, – у него других забот хватало.

Сообщить новость Дженнаро Энцо тоже решил сам. У Лилы с Дженнаро складывались почти такие же трудные отношения, как у меня с девочками, что было вполне объяснимо. Но в отличие от Деде с Эльзой Дженнаро был уже не ребенок, и разговор с ним предстоял не детский. Парень находился на пике кризиса переходного возраста, и до душевного равновесия ему было еще очень далеко. Он два раза подряд завалил экзамен и теперь страдал, от унижения рыдая горькими слезами. Целыми днями он либо шатался без дела по улицам, либо, забившись в угол, сидел в лавке Стефано, пряча ото всех свое широкое, усыпанное прыщами лицо, и молча наблюдал за каждым движением отца.

Лила боялась, что он болезненно воспримет новость, но еще больше она боялась, что ему донесут ее другие, тот же Стефано к примеру. Поэтому однажды вечером Энцо отвел его в сторону и сообщил о беременности матери. Дженнаро и бровью не повел. «Иди обними маму, скажи, что любишь ее», – попросил Энцо. Мальчишка сделал, что ему сказали. Только спустя несколько дней Эльза украдкой от сестры спросила меня: