Москва: архитектура советского модернизма. 1955–1991. Справочник-путеводитель - Анна Юлиановна Броновицкая

здание вокзала, так и из него. Конечно, современный путешественник чаще ныряет в метро или прыгает в такси, чем выходит на площадь и любуется привокзальной суетою. И Курский был в этом смысле остро современен: он не предлагал путнику «вида» за его отсутствием (чай, не термы Диоклетиана напротив, как у Термини), но поражал гигантской «витриной» Москвы. А вокзалы 60-х – даже при обильном остеклении – с фасадом расстаться боялись: таковы вокзалы в Риге, Ростове-на-Дону и, конечно, Финляндский в Ленинграде (1960) – где стекло уже властно разрывает материальность стены, а та цепляется за прошлое всеми ногтями своей пилонады.

Но – поздно! Все в стране пришло в движение, и движение как таковое стало символом перемен. Сначала из лагерей, потом из деревень (сельским жителям дали паспорта), потом из городов – «за туманом и за запахом тайги», ну а потом «поехали!» – и в космос. Долгим проводам эпоха предпочла короткие встречи – и вокзал из торжественного рубежа, из парадной точки входа/выхода превращается в сугубо утилитарный пересадочный пункт. К тому же архитектурным символом эпохи становятся новые фетиши: аэропорты. Но своим вытянутым, сплошь остекленным и никак не структурированным фасадом Курский как раз и похож на аэропорт! Поводом к чему было то, что он – вокзал линейный, единственный из московских не тупиковый. То есть поезда, как самолеты, лишь ненадолго прижимаются к его телу – чтобы с другой стороны к нему так же ненадолго пришвартовалось такси… Недаром во время реконструкции вокзал не прекращал свою работу ни на один день.

План 1-го этажа

Общий вид. 1978

Но, увы, запал быстро вышел, главная стройка страны (БАМ) оказалась дорогой в никуда, полеты в космос стали обыденностью, а ж/д билеты, наоборот, дефицитом. Прозрачные стены Курского должны были символизировать свободу (перемещения), открытость (всех путей), легкость (на подъем), – но уже с площади ты видел лишь унылую очередь за билетами. Этот разрыв между мечтой и реальностью был тем сильнее, что здесь он был очевиден; со своей прозрачностью вокзал опоздал на 10 лет. Аэропорты неслучайно становятся главнее: они подразумевают уже не Крым (куда все едут с Курского), а по-настоящему «далекие страны». Ни в тайгу, ни в космос в 80-е уже неинтересно, интересно только за границу. А тем, кому это недоступно (то есть – абсолютному большинству), остается лишь путешествие вглубь себя в известной компании. Неслучайно именно Курский становится началом великого алкогольного трипа Венички Ерофеева. В тяжком похмелье начала романа Курский герою отвратителен и описан исключительно через ресторан, где налицо тот самый разрыв между мечтой и реальностью: «Вымя есть, а хересу нету». При этом он еще и кажется маргинальной оппозицией географическому, историческому и культурному центру: «когда я ищу Кремль, я неизменно попадаю на Курский вокзал». Но в конце романа, наоборот, становится заветной целью: бежит Веничка именно от Кремля, надеясь спастись на Курском.

Фасад. 1972

Поэма пишется, когда еще стоит старый вокзал (закончена осенью 1969 года), а читается (становится фактом литературы) – когда уже появился новый. Но едва ли кто-либо из читателей поэмы был способен зафиксировать этот факт и радостно проклинал Курский вместе с героем. Не только пьяному, но и трезвому здесь было сложно найти выход на перрон (что весьма символично), но даже и найдя его, ты влекся к поезду по мрачным подземельям – «насилу пот стирая с виска, сквозь горло тоннеля узкого». Но если у Маяковского «рванулся курьерский с Курского», то Веничка получил в горло узкое удар шилом и рай Петушков остался такой же иллюзорностью, как и все попытки страны уехать в светлое будущее.

И памятник летчику Чкалову на площади так и не поставили.

Интерьер главного зала

29. МХАТ им. М. Горького 1966–1973

АРХИТЕКТОРЫ В. КУБАСОВ, В. УЛЯШОВ, А. МОРГУЛИС

ИНЖЕНЕР А. ЦИКУНОВ

ТВЕРСКОЙ БУЛЬВАР, 22

ПУШКИНСКАЯ

Апеллируя к старому зданию МХАТ, новое здание театра начинает реабилитацию стиля модерн и знаменует скорый приход постмодернизма

Москвичи любят возводить напраслину и называют новый МХАТ «театром имени Дантеса», намекая, что он не только взгромоздился напротив театра Пушкина, но и «убил» Тверской бульвар, поэтом воспетый. На самом деле застройку правой стороны бульвара уничтожили еще в 1930-е годы – расчищая место под Музыкальный театр Немировича-Данченко. Именно его полукруглая громада радикально изменила масштаб бульвара: выведенный до крыши, он стоял на этом месте 30 лет – «почти что руины Колизея», по воспоминаниям старожилов.

Старое здание МХТ в Камергерском переулке. 1902

Возобновив стройку и решив передать здание МХАТу, от прежних («ложноклассических», как тогда писали) форм отказались, но готовой сценической коробкой воспользовались, что и определило габариты здания. Собственно это и было всегда основной к нему претензией – что его масштаб не «бульварный», а «площадной», а никакой площади перед ним нет. Архитекторы это, конечно, понимали и всячески стремились эту площадь изыскать – пусть не спереди, так хоть с боков. В результате МХАТ окружила пустота, которую авторы пытались заполнить вспученными террасами. Кроме того, градостроительный замысел подразумевал снос всей оставшейся застройки до самых Никитских ворот и возведение на ее месте 4-х крупных зданий, включая 25-этажную башню ТАСС. И вот уже этим-то гигантским объемам МХАТ был бы вполне сомасштабен.

Правая сторона Тверского бульвара. 1910-е годы

Тверской бульвар. 1953. Слева в глубине – недостроенное здание Музыкального театра

Но бульвар, слава богу, пощадили, и здание осталось одиноким памятником модернистскому подходу к городу. При этом с модернизмом у МХАТа очень сложные отношения: он вроде бы делает шаг вперед, но на самом деле этот шаг оказывается шагом назад… В СССР к концу 60-х уже построены театральные здания без привычных классических портиков – в Туле и Липецке, Тарту и Нальчике. Но их фасады обильно остеклены – тогда как фасад МХАТа не просто глухой (как у Театра сатиры, где новой стеной прикрыли старую коробку цирка Никитиных), он облицован коричневым туфом, который всей своей материальностью противостоит уже им – «стеклянным» шестидесятым. Отрицая их бестелесность и космополитичность, МХАТ пытается опереться на традицию, но в качестве точки отсчета выбирает не Тверской бульвар (да и зачем,