Георгий Иванов - Вадим Крейд

Грааль Арельский вошел в литературу в 1911-м. Свой первый сборник «Голубой ажур» в ноябре того же года он послал Александру Блоку, которому вскоре был представлен Георгием Ивановым. Примечательно, что значительная роль Блока просматривается в судьбе всех или почти всех участников «Триремы». С Блоком был знаком Рюрик Ивнев встретившийся с ним впервые, как и Арельский, в 1911 году. «Вот неповторимый Летний сад: сколько раз гулял я там с Володей Чернявским, ярым поклонником Блока, – писал Р. Ивнев, — и Володя, сжимая мне руку, шептал: “Посмотри, вот идет Блок"». Это воспоминание относится ко времени «Триремы» и кружка «Лампа Алладина», в которых Рюрик Ивнев участвовал одновременно.

Кроме Георгия Иванова и Грааля Арельского было в «Триреме» еще два поэта с эгофурстическим прошлым – Рюрик Ивнев и Дмитрий Крючков. Поэзия каждого из «гребцов» «Триремы» развивалась на стыке многих влияний.

Для Георгия Адамовича, участника Цеха, посетителя «бродячей собаки», члена университетского литературного объединения, кружковая жизнь тоже была не внове. Его первый сборник «Облака» вышел в декабре 1915-го одновременно с книгой Георгия Иванова «Вереск». Слабое, ровное дыхание, книжный романтизм, блоковская тоска, эстетизированное православие — таким был мир вступающего в литературу Адамовича. Его стихи получили отклик в «Триреме», где ценились простота, хороший вкус, чистый лиризм, искренняя интонация. А мотив эстетизированной религиозности в последние годы императорской России был в высшей степени присущ стихам. Ведь и Ахматова в то время пишет свою «Молитву», которую Гумилёв назвал кощунственной:

И Георгий Иванов, наиболее признанный в «Триреме» поэт, многие свои стихотворения той поры стилизует под религиозную тему:

(«О, сердце, о сердце…»)

В поэзии тех дней получила распространение и эстетизированная народность с акцентом на православии. Это вовсе не были духовные православные стихи, но знаки религиозной веры и атрибуты церковной или сектантской обрядности в поэзию проникали в изобилии. В такой атмосфере и сформировалась «Трирема», и разные поэты легко нашли общую почву для объединения. В некотором смысле это был возврат к раннему декадентству, хотя и с учетом летнего опыта русского модернизма. Над «Триремой» реял прообраз будущей эмигрантской «парижской ноты», вдохновленной Георгием Ивановым и оформленной Георгием Адамовичем. В поэзии «Триремы» немало негативных подходов и много безнадежности. Уже тогда зарождались мотивы, которые столь отчетливо прозвучали в эмиграции у обоих зачинателей «парижской ноты».

Георгий Иванов вместе с беллетристом Юрием Слезкиным и поэтом Кокошей Кузнецовым 19 октября отправились в Петроградское градоначальство на Гороховую улицу. Нужно было зарегистрировать, как полагалось по закону, Клуб деятелей искусств — еще одно новое объединение. По пути разговор зашел о взорвавшемся на днях Петроградском пороховом заводе. Взрыв всколыхнул волну слухов. Прошение о регистрации Клуба градоначальство рассмотреть согласилось, но подателям прошения напомнили об «условиях военного времени» и зарегистрировать без проволочек не пожелали.

На общем собрании Клубу дали название «Медный всадник». «Биржевые ведомости» поместили 13 марта заметку «Нам сообщили об образовании в Петрограде молодого литературного кружка "Медный всадник", ставящего целью изучение русской литературы». Газета напутала все — кружком молодых это общество не было. Одному из членов объединения — писателю Иерониму Ясинскому шестьдесят шестой год, другому — Игнатию Потапенко исполнилось шестьдесят, поэтессе и переводчице и Щепкиной-Куперник перевалило за сорок. Не был «Медный всадник» и чисто литературным объединением. Среди его членов числились музыканты-исполнители и композиторы, например, будущий классик XX века Сергей Прокофьев. А что касается актеров, то их в кружке перебывало многим меньше, чем литераторов. Еще недавно, до войны, такое общество было бы невозможно. Тогда соблюдались границы между литературными направлениями и вряд ли можно было встретить в каком-нибудь альманахе по одной обложкой имена Блока и футуристов. Реалисты держались отдельно от модернистов, футуриста еще не смешивались символистами. К пятнадцатому году карта литературной жизни приобретала совсем иной вид. Война многое перемешала и предоставила возможность объединиться тем, кто еще недавно не мыслил себя в таком обществе, как «Медный всадник». Председателем стал известный критик профессор Константин Арабажин, двоюродный брат Андрея Белого. Но реально делами клуба ведал вице-председатель, им стал популярный писатель Юрий Слезкин. Общество «Медный всадник» представляло собой новый вид объединения. Прежде всего его решили сделать закрытым, а гостям вход открывался лишь по специальному приглашению.

Первоначально круг участников был ограниченным, но состав быстро разрастался. На «закрытые вечера» — они и по уставу полагались быть закрытыми — приходили акмеисты Городецкий, Мандельштам, Ахматова, а также Гумилёв, когда он с фронта приезжал в Петроград. Приходил член Цеха Владимир Юнгер, поэты Михаил Долинин, Петр Потемкин, Михаил Кузмин и чрезвычайно разные по своим литературным симпатиям прозаики Анатолий Каменский, Александр Грин, Аркадий Аверченко, Сергей Ауслендер, Виктор Мозалевский, Юрий Юркун, Борис Садовской, Чириков и немало других, чьи имена теперь не помнит никто, кроме эрудитов-литературоведов, вроде писательниц Черевковой, Ксении Эрдели и Яковлевой-Карич. У Георгия Иванова появилась возможность оценить ту часть петербургской литературы, мимо которой он без всякого интереса прошел в свои более ранние годы. Вечера с чтением новых произведений устраивали на частных квартирах, например у профессора Михаила Рейснера, отца Ларисы Рейснер. Изредка встречались за обедом в знаменитом ресторане «Вена». Секретарь клуба актер Лев Рубан, переживший всех участников «Медного всадника», через полвека напечатал короткие мемуары, которые заканчиваются словами: «Здесь, в эмиграции, пришлось в последний раз вспомнить о клубе "Медный всадник" с Георгием Ивановым. Но и тот уже покинул этот свет».