Триллион долларов. В погоне за мечтой - Андреас Эшбах

То, что до сих пор было осадой, превратилось в штурм. Образно говоря, репортеры начали трясти прутья ограды, требуя, чтобы их впустили. Эдуардо вышел к ним в сопровождении трех телохранителей, хотя дошел лишь до ворот. Он объяснил журналистам приблизительно то же, что объяснил Джону за завтраком, а именно: есть подозрение, что Лино пытается хитростью завладеть состоянием Фонтанелли, и в общих чертах обрисовал ход и темы предстоящей тяжбы. Его чуть не растерзали даже через решетку.

– Еще один такой выход – и мне обеспечено повреждение слуха, – сказал Эдуардо, вернувшись в дом. – Что им всем здесь надо? Разве они все сейчас не должны дежурить на процессе против Симпсона?

Меньше чем через два часа он уже видел самого себя по NBC дающим объяснения, внарезку с гневной отповедью вырванного из сна Лино Фонтанелли, который решительно отвергал «инсинуации этого молодого итальянского адвоката» и еще раз подчеркивал, что сам он заботится исключительно о благе своего ребенка.

Снова появился вертолет, потом второй и третий. Люди из домашнего персонала, выезжавшие по рассыльным делам, рассказывали после возвращения, что им предлагали большие деньги за квитанции и накладные, связанные с домашним хозяйством Вакки, за фотографии, сделанные внутри дома, или за то, чтобы провести репортера в дом под каким угодно видом. Охранники усилили контроль.

* * *

К вечеру Джон звонил своей матери. На Восточном побережье США было около полудня, и он застал мать на кухне. В последние дни, когда он звонил ей, она была растеряна от всего происходящего и взволнована тем, что ее сын мелькает во всех газетах; теперь же она была по-настоящему несчастна из-за того раздора, которое «миллион», как она его упорно называла, принес в ее семью.

– Это не миллион, мама, – в который раз объяснял Джон. – Это миллион миллионов.

– Non mi piace, non mi piace, – жаловалась она. – Зачем нужны такие деньги, скажи, пожалуйста? Разве они стоят того, чтобы один брат ссорился из-за них с другим? А теперь он еще хочет бросить Веру и жениться на той женщине из Филадельфии, только ради денег…

Джона внезапно прошиб холодный пот. Кто, собственно, наследует, если ребенок умирает? Его родители? То была отвратительная, уродливая мысль, которая возникла будто из ничего и уже не давала себя прогнать.

– Но ты же всегда хотела внуков, – с трудом произнес он. Перед ним на столе лежала Corriere della sera, и с первой страницы смотрел большими глазами Эндрю Петерсон.

– Мира тоже была мне как внучка, и теперь я должна ее лишиться? Ах, беда, беда. Беда эти деньги.

И она продолжала стенать, пока не вспомнила, что пора ставить воду для макарон. Джон пообещал, что скоро снова позвонит, а лучше приедет домой, и положил трубку.

Назад домой, да. Наверное, так будет лучше. В принципе, он с самого начала чувствовал себя здесь не на своем месте. Он был наперед убежден, что Вакки ошиблись в нем. О'кей, деньги дело приятное, к ним быстро привыкаешь, но ведь он в принципе не умеет обращаться с ними. С маленькими-то не умеет, а с большими тем более. Если речь идет о том, чтобы вернуть человечеству утраченное будущее, то он решительно не тот человек. Он со своим-то собственным будущим имел достаточно проблем, даже без всего этого.

Он взял газету, рассмотрел внимательнее портрет маленького Эндрю Петерсона. Звучное имя. Почти как Эндрю Карнеги. Они смогут отдать его в хорошую школу, постепенно вращивая его в эту роль, всесторонне готовя его к богатству и власти. Если рассудить, такой поворот судьбы никак нельзя назвать неразумным.

* * *

Настроение за ужином было подавленным. Вакки прилагали все усилия для поддержания беседы и делали вид, будто ничего не случилось, но их старания были настолько заметны, что били Джона под дых. Мысли их были далеко, на другой стороне Атлантики, с трехлетним мальчиком, и они спрашивали себя, как могло случиться, что они прозевали истинного наследника и исполнителя пророчества. Хотя Джованна расстаралась, кусок не шел Джону в горло, и он быстро попрощался и отправился к себе. Проходя через кухню, он извинился перед Джованной.

Темнота комнаты была гнетущей, но он не стал включать свет, чтобы не привлекать внимание репортеров. Разделся в темноте и лег в постель.

Почему у Чезаре с Хелен нет детей? С Чезаре ему было бы проще. Он всегда был намного старше, настолько далеко от него, что это бы его не задело. Так нет же, впутался Лино. Как назло, Лино. Который всегда был сильнее и пользовался этим. Который – единственный из всех – приносил домой хорошие отметки. Который побеждал его всегда, во всем. И вот снова победил.

И что теперь делать? Немногого он успел добиться в жизни, но и то теперь лежало в руинах после встречи с Вакки. Он должен войти в анналы как трагическая фигура, как человек, который едва не стал первым богачом мира. Куда он теперь ни пойдет, на него будут показывать пальцем, как на циркового уродца. Надежда на возвращение к нормальной жизни, какой он знал ее раньше, теперь погребена.

Мысли роились, не давая ему уснуть. Он снова встал, на ощупь пробрался в ванную. Там был медицинский шкафчик с лекарствами первой необходимости. Он нашел его в темноте, открыл, нашарил какие-то флакончики, тюбики, упаковки с пилюлями. Придется все-таки включить свет. Он нашел склянку со снотворным и открыл ее.

На следующее утро мир облетело известие, что наследник-триллионер Джон Сальваторе Фонтанелли в состоянии депрессии сделал ночью попытку к самоубийству.

* * *

Рыдания на другом конце провода невозможно было унять.

– Какое горе, Padre mio, dio mio… Ничего, кроме горя, эти деньги не принесли, семья разрушена, все рушится…

– Мама…

– А это чертово семя, журналисты, осаждают мой дом, ломятся в квартиру, не дают покоя… Как они могли заявлять такое? Меня же удар мог хватить. Или отца. Как они посмели утверждать, что ты умер?

– Наверное, потому, что они всегда должны писать что-нибудь сенсационное, – сказал Джон.

– Я еле очухалась. Отец ведь тоже не молоденький, а в его роду всегда умирали от сердца. Передали в ночных новостях. С тех пор я глаз не сомкнула.

Он прикинул разницу во времени. В Нью-Йорке сейчас половина третьего ночи.

– Мы узнали об этом только сейчас, иначе бы я давно уже позвонил…

– И снимок. Ты стоишь, в ладошке – двадцать таблеток валиума.

– Я же пытаюсь объяснить тебе, как это произошло. Есть тут один известный скандальный репортер, Джим Хьюстон, paparazzo. Его еще днем спустили на крышу дома с вертолета; никто не заметил во всей этой суматохе. Есть там одно место, которое снизу не разглядишь, и он прятался там до темноты. Вечером на канате спустился на веранду моей спальни, как альпинист, и стал стеречь меня со своей камерой. Когда я был в ванной, искал таблетку снотворного и включил свет, он меня сфотографировал. Я даже не заметил.