Дом золотой - Светлана Борминская

Ухаживать за Фаиной дед Сережа Фазанов в ту весну начал так, что у всей улицы глаза повылезли.

Годы шли, как минуты, а строптивая Файка, от которой пахло, как от маленькой девочки, парным молоком, все отшучивалась.

– Мальчика нашла! – грозился сам себе дед Сережа на несговорчивую старушку и первым делом в апреле полез на Фаину крышу с ремонтом.

Чтоб мужчина какой женщине крыши чинил, если это не надежда на любовную связь и понимание, такого на Пухляковской улице во веки веков не было. Если уж крышу полез чинить – приперло, видно, мужика, кивали на оседланные некоторыми соискателями на женское сердце чердаки прочие невлюбленные соборчане. Опять же колечко сплел из серебряной проволоки и бирюзовую каплю туда вдел.

Преподнес. Фаина Александровна засмеялась, погладила бирюзу и положила в карман… И только-то, подумал дед.

А чтобы Файка не боялась спать ночью одна в своем дому (пока у них все не сладится), починил ей дверь и ни в какую не уходил в тот вечер, уперся и ни взад, ни вперед! Еле Фаина его выпроводила со смешками и уговорами, мол, не позорь меня, девушку, на старости лет!

– А взамуж? – удерживаясь за косяк, спросил напоследок дед Сережа.

– Подумаю, – обещала Фаина и забыла, какая уж там память наша, сами знаете.

Влюбленные люди похожи на ненормальных, но ненормальных добрых. Нормальные-то, к сожалению, почти все злые, одни деньги на уме.

И даже с этой ухажкой одеваться стал не как дед. Брюки натянул в обтяг, те, в которых сын Сережа демобилизовался в восемьдесят втором году, «писк мичмана» называются. Фуражку голубую, под пиджаком – тельняшка… Эх!

Когда Валентин увидел такое мракобесие, у него чуть зубы не вывалились, так он ими клацнул.

– Твоя-то сестра, прости господи, – не донеся ложку со свекольником до рта, сообщил Зое прямо за обедом Валентин.

Зоя поперхнулась:

– Валяша, выбирай выражения, – и покосилась на внуков.

– Да он ей крышу чинит! – показал ложкой на потолок Валентин. – Ты высунь голову-то, высунь!

– Кры-ышу? – Зоя уронила банку с майонезом прямо в свекольник. – Нет! Только не это!

– Не это? Девять лет никак не сдохнет, а теперь замуж собралась! Думаешь, этому замшелому пню старая дура нужна? – выплюнул кость Валентин.

– Ничего я не думаю, – с болью сказала Зоя Александровна. – Конечно, ему нужен наш дом, зачем ему бабка дряхлая?

– Не скажи, они аферисты еще те! Пиявки подлые! У нее корова – раз, полдома – два! А вещей, сама знаешь, сколько по углам напихано!

– Нажиться хотят, – отчеканила Зоя и прислушалась. По крыше с Файкиной стороны колотил молоток-дятел.

А у Фаюшки лицо в тот год округлилось, в шестьдесят девять-то лет, боже мой, что любовь-то с нами, бабами, делает… Заметно очень, когда женщину любят. Дед все же растопил ее сердце, не до конца, но все же… И если бы не пугающая возможность брачной ночи (какая срамота, шептала про себя Фаина Александровна, ни разу не познавшая особенных мужских ласк). Так вот, если бы не эта самая «срамота», Фаина сдалась бы на милость деда Сережи еще пять лет назад, ну когда он первый раз всерьез стал бубнить «ну, чтобы вместе остатошнюю жизнь…»

– Вдвоем-то чай и вода как чай, – балагурил дед и все норовил прижать к себе Фаинку покрепче, чем ее немало пугал. Ну, вот такая она, что ж поделаешь?

– Срамотник какой! – и смешно было, но и обидно. – А вдруг он насмехается? – Думалось и все. – Нашел себе игрушки!

И мечтала.

Вот если бы просто жить. Ну, он на лежанке, а я на кроватке своей. Как бы хорошо… Дед он чистоплотный, ладный, и табачный дым, он же не лишний в дому! А до чего ж он весел, как зачнет на баяне – да-а, а на трубе выкомаривает до чего, песельник, одно слово…

Вот, если б только он спал – на лежанке, а я на кроватке своей…

Маялась на полном серьезе Фаина Александровна и за пять лет так и не решилась на жизнь вдвоем. Ведь всем бабам известно, мужики – охальники! Раз допустишь до себя – потом наплачешься. Так Фаина и не допустила за свои милые шестьдесят девять лет к своему сокровищу ни одного озорника. Зато и не плакала, как другие бабы на родной улице. Нет, ну плакала, конечно, но по совсем другим причинам, по папе своем, по маме, по бабушке с дедушкой, по Тишиньке и еще по нескольким особенно лучезарным котятам, съеденным собаками в одну лихую зиму.

И все.

И вдобавок к крыше, приравненной на улице Пухлякова к ЗАГСу, тетя Фая продала белую телочку, ту самую, за деньги! И выходило с точностью до наоборот. Мечта Нафигулиных таяла и высыхала прямо на глазах, а старая безграмотная Файка ходила вокруг дома вслед за коровой и улыбалась, как все невесты, ну вспомните, как они улыбаются…

– Мало ей просто в нашем доме жить! Дом-то скрыпит, – стуча, не жалея кулака, по стенам, восклицал нервным голосом Валентин Михалыч. – Что она творит-то? Сестра твоя, а? Начала половую жизнь заместо замогильной-ой-ой!

– Спи, Валяша, – сама все ворочалась на диване Зоя. – Спи! Баю-бай…

– Не могу-у, – вскакивал в трусах Валентин Михалыч. – Они там деньги за телку считают… Гнусы, гнусы!

– Ой, ну спи, ты так нервничаешь, – умоляла Зоя, ну а какой тут сон.

И если за прошлые годы по большому счету кроме улыбчивой ненависти дело дальше не заходило, то тот апрель 2001 года стал роковым.

– Коли быть собаке битой, найдется и палка, – решил для Фаины Валентин, Зоя молча перекрестила мужа, чтобы заручиться поддержкой Христа, и, обнявшись, супруги крепко заснули.

А тете Фае с ее семьюдесятью тремя юбками такое и не снилось, и не виделось, что раззадорила она своим ненарошным счастьем родных своих на черные дела. Ведь говорила ей мамочка Катя – не улыбайся ты на людях, дурочка! Забыла…

– Милая, – чмокал во сне Валентин Михалыч.

– Дорогой, – шептала в объятиях морфея Зоя Александровна.

И правда, так оно и было! Тетя Фая как начала радоваться жизни, даже смотреть на нее было неудобно. Ну, нельзя же так, все же семьдесят почти лет.

Да из-за чего? Дед Сережа? Не-ет. Или все-таки из-за него? Ну ладно, дед, дед. А собственно, какой он дед?

– Еще на мужчину похож, – думала Фаина Александровна, хлопая по щечкам, чтоб они играли и держали цвет.

– Ой, ну как же приятно! – говорила она себе, прислушиваясь, как Сергей Сергеич лазает по крыше, прибивая шиферины.

– Ты чего это такая? – ревниво вглядывалась в Файкино круглое румяное личико Маруся Подковыркина. – Все не исстаришься никак!