Земля разбитых грез - sleepyxoma

class="p1">Я дернулся и тряхнул головой, после чего моргнул и протер глаза.

А о чем я только что думал? Не помню…

— Так что? Выпить не желаешь? — произнес старший крестьянин.

В других обстоятельствах я, наверное, отказался бы. Но за последние дни столько всего свалилось на голову, я так устал и замерз, что предложение пропустить кружечку-другую воспринял точно манну небесную.

Где-то на самом фоне сознания билась мысль о странности и неправильности происходящего, но я задвинул ее в дальний угол. Желание бухнуть стало поистине нестерпимым.

— Почему нет? Выпью, если нальете.

— Нальем, нам не жалко, — старший кивнул сыну, тот быстро нашел в бауле небольшую флягу и передал ее отцу.

Крестьянин аккуратно вытащил пробку, понюхал, облизнул губы и сделал небольшой глоток.

— Ох, хороша, зараза! — выдохнул он, передавая флягу, — таперича твой черед, мил человек.

— Спасибо, — я принял дар и сделал глоток.

Рот сразу же обожгло, из глаз полились слезы, а когда проглотил напиток, то едва не упал с бревна. Такой лютой сивухи за всю свою жизнь не приходилось пить ни единого раза! Но — да — действительно, зараза оказалась хороша.

Даже после одного небольшого глотка перед глазами все поплыло и закружилось, а уж когда болтливый знакомец передал флягу для второй порции, меня откровенно повело.

После третьего раза я практически перестал соображать, лишь краем уха слушая истории о том, какой Скери хороший городок, сколько в нем интересного можно найти и купить, какие замечательные ремесленники обитают на рынке, и как им с сыном повезло встретить меня — калику безродную — потому что за вещи, снятые с трупа, получится выручить немало денег.

— Что? — последние слова, с трудом пробившиеся сквозь алкогольный дурман, показались странными и я попытался подняться, но было уже поздно.

Не принимавший участия в возлияниях сын крестьянина когда-то успел зайти за спину, и в следующую секунду правый бок разорвало чудовищной болью — туда вонзился нож. А затем — в левый бок, в спину, снова в спину и, наконец, в горло!

Я повалился, хрипя и пытаясь зажать перерезанное горло руками, но все было без толку. В голове билась лишь одна мысль: «Умру, я сейчас умру, умру! Не хочу, Господи, не хочу! НЕТ!!!»

Я не понял, что произошло после, однако сперва перестала литься кровь из горла, затем — вернулась возможность дышать, после — утихла боль в боках и спине. Спустя еще пару мгновений я понял, что жив и, самое главное, могу двигаться. Еще несколько секунд спустя пришло осознание, что крестьяне перестали интересоваться жертвой, сиречь — мной. Действительно, оставив умирающего — по их мнению — человека за спинами, они увлечённо потрошили его вещи.

Мои вещи!

Я ощутил, как внутри разгорается пламя ярости, тихо поднялся, сжимая и разжимая пальцы магической руки.

Гребаный мир с ублюдочными мудаками! Меня тут что, каждая собака хочет прирезать или застрелить? Что с вами всеми не так?!

Последние слова, кажется, проорал вслух, потому что неудачливые убийцы резко обернулись. И в этот самый миг я вытянул свою новоприобретенную руку вперед, почти скопировав действия командира конного разъезда, и отдал мысленную команду: «убей»!

С кончиков пальцев сорвались алые молнии. Они врезались в человеческие тела, отбрасывая те на несколько метров, обжигая, уродуя и коверкая. В воздухе повис тошнотворный запах горелого мяса и экскрементов. Всего одна атака наповал срубила старика — его голова буквально лопнула, забрызгав окрестности кровью, ошметками кости и мозга. Один глаз покойника прилетел точно к ногам, уставившись на меня в немом укоре, второй забросило куда-то в кусты.

Младшему досталось меньше, но не нужно было обладать медицинским образованием, чтобы понять: если крестьянин не умеет исцелять смертельные раны, он не жилец. Молнии превратили его грудь в сплошной ожог, оторвали левую руку в локте и обезобразили лицо. Глаза юноши лопнули, и теперь он извивался, подобно червяку, вопя от боли и зовя отца.

— Татка, таточка, где ты? А-а-а, больно! Больно! Таточка, помоги! — надрывался умирающий, а я стоял, и тупо переводил взгляд с него на его отца, потом — на свою руку, затем — снова на него.

Несколько секунд потратил на осознание произошедшего, после чего повалился на колени и, наклонившись выблевал все, что только было в желудке. Меня рвало без остановки, наверное, минут пять, и, если бы хоть кто-то пожелал, он бы с легкостью завершил начатое крестьянами, потому как сопротивляться сейчас не было ни малейших сил.

— Я убил человека», — шептал я, исторгая ужин, — убил, разорвал его голову на куски, она лопнула, точно переспелый арбуз. Я… убийца…

Наконец, очередная порция рвоты покинула тело, и я кое-как пришел в себя.

И в этот самый миг над головой раздался до боли знакомый голос:

— Врагов ты оборол, теперь добей. Не должно оставлять в живых того, кто увидал багровый всполох магии твоей!

От этих простых, но страшных слов у меня потемнело перед глазами.

— А других способов нет?

— Нет! — рявкнул ворон. — И не смей жалеть! То враг твой, кровник. То твой долг, удел и бремя. Себе он вырыл сам могилу… Он нападал, убить тебя хотел и потому не может быть иначе. За кровь — лишь кровь цена, а посему, ему платить, тебе взимать же виру!

— Но я… не хочу.

— Не важно, жаждешь смерть ты принести, иль нет. Коль добр, даруй покой, а не отмщенье. Бери копье, недрогнувшей рукой жизнь оборви, не требуя прощенья.

Точно в подтверждение его слов раненый в очередной раз завыл, пытаясь здоровой рукой нащупать отца.

— Таточка, где ты, где?!

В этом крике было столько боли и отчаяния, что я решился: поднял с земли копье и подошел к раненому, замер над ним, занеся оружие. Меня трясло, хотелось бросить все и убежать прочь, а еще лучше — проснуться.

Но я, увы, не в кошмаре. Я в аду при жизни. А значит…

Руки перестали трястись, страх спрятался где-то в глубине, а сердце преисполнилось решимостью.

— Прощай и прости, — прошептал я своему несостоявшемуся убийце и с силой вонзил острие тому в голову, пробивая пустую глазницу и поражая мозг.

Раненый дернулся, замер и обмяк. Все закончилось.

Я на ватных ногах подошел к трупу старшего, подобрал валяющуюся рядом флягу, после чего приложился к ней. Пил, не чувствуя вкуса и не хмелея, а по щекам текли слезы.

Слезы отчаяния, слезы ярости, слезы жалости к себе.

Я справлял тризну по потерянной жизни, по нелепому выверту судьбы, перенесшему меня в кошмарное место, где человек ценится куда меньше, чем пара