Боль - Цруя Шалев

изгородь, точно вода из поливальной установки. Ирис слышались давние звуки и голоса гостей, поющих, играющих на гитаре, смеющихся и плачущих, пьющих и курящих, изо дня в день, из ночи в ночь. Мы были вместе, думала она, все остальное уже забыто. Какой смысл возвращаться в этот садик сейчас, чтобы заглянуть в окна квартиры, в которой он, вероятно, не бывал уже много лет. Никакого! Но все же она себе в этом не откажет, ведь это единственная нить в ее руке. Надо тянуть ее – или позволить ей тянуть себя, потому что какая-то неведомая сила протолкнула Ирис прямо в кусты живой изгороди. Колючая ветка расцарапала щеку, но теперь заросли поглотили ее, будто изгородь и в самом деле ожила. Вдруг Ирис услышала шаги, видимо, к дому шли отец с сыном, который разговаривал визгливым голосом, на мгновение показавшимся знакомым. Может, это ее ученик? Вот ужас! У нее есть несколько учащихся из этого района. Только бы они ее не заметили – слух о свихнувшейся директрисе разнесется по всему городу в считаные минуты.

– Папа, грабители одеваются во все белое, правда? – пищал мальчик. – Папа, грабители залезают только на первый этаж?

Отец, рассеянно поддакивая, задержался у входной двери и рылся в почтовом ящике. Как им объяснить свое присутствие здесь, в кустах! Но вот они уже поднялись на второй, более безопасный этаж. Мальчик продолжал озвучивать свои страхи:

– Папа, а грабители жутко шумят, да?

Видимо, только тут отец впервые услышал его и, вместо того чтобы успокоить, постарался быть точным:

– Нет, с чего бы это? Грабители стараются действовать тихо, чтобы их не поймали.

– Нет! – возмутился напуганный ребенок. – Ты ничего не понимаешь в грабителях!

Но, к счастью, дверь за ними закрылась как раз в тот момент, когда у нее под ногой хрустнула ветка. Ирис топталась внутри куста, пытаясь выбраться оттуда в садик. Казалось, она застряла навсегда, но путеводная нить не отпускала. Брыкаясь, раздвигая кусты руками, Ирис нырнула головой в густую листву, словно младенец, пытающийся пройти через родовой канал. Ветки расцарапали и другую щеку, волосы цеплялись за шипы, но она уже не могла остановиться, пока, с силой раздвинув ветви, не вырвалась из зарослей.

Она не представляла себе, как трудно пролезть через живую изгородь, и думала, что обратно ей уже не выбраться. Если только ее не выдворит полиция по звонку жильцов с первого этажа. Или со второго – оттуда уже раздавались пронзительные вопли мальчишки:

– Папа, слышишь шум? Там грабители!

Но, к счастью, папаша не слушал его и только поторапливал, чтобы тот наконец доел кукурузные хлопья, вместо того чтобы говорить глупости. Ирис осторожно выпрямилась, оперлась о стену дома и подкралась к большому окну в гостиной.

К ее разочарованию, там было совершенно темно, так же как и в саду безлунной ночью. Ирис перешла к окну спальни. Там жалюзи были приоткрыты, и, судя по сочившемуся сквозь них тусклому свету и шуму воды, в квартире кто-то был. Ирис ждала, не отрывая глаз от окна, как прежде от голубого экранчика: весь день она ждет, всю жизнь.

Что она здесь вообще делает? Дрожа от холода, но жарко дыша, с исцарапанным лицом, в разорванном платье, вцепилась в оконные решетки, словно помешанная. Неужели он по-прежнему способен довести до такого состояния, что, вернувшись домой, она ляжет в постель и будет там лежать дни напролет, молча и неподвижно, как тогда? Любовная драма в сорок пять лет, кто бы мог подумать!

Что она здесь ищет? Квартира наверняка сдана паре студентов или молодой семье, – хотя игрушек в саду не видно. Там вообще ничто не выдавало ни человеческого присутствия, ни прошедших лет. В сумерках Ирис казалось, что между чахлыми рожковыми деревьями и сливой все осталось прежним. В дни траура они с Эйтаном решили, что начнут ухаживать за садом, посадят цветы и, возможно, даже овощи, но потом он бросил ее и, конечно же, это место, которое тоже напоминало ему о трагедии. Цветы и овощи он, должно быть, посадил в другом саду, там, где жил сейчас со своей семьей, с дочкой Мирьям и ее матерью, а может быть, и еще с одним или двумя детьми. И, хотя он гладил ее лицо и целовал губы, он откажется от нее: то была юношеская любовь, какое она имеет отношение к взрослой жизни? Ведь оба они совсем не те, кем были тогда. Прошла целая жизнь, все их судьбоносные решения уже позади. Встречи с прошлым так же бесплодны, как этот садик, в котором ничего так и не выросло. В любом случае их лучшие годы уже позади, сделанного не воротишь. Поэтому Ирис, надеясь, что ветви ее пощадят, сейчас вернется к своей машине и поедет домой, словно ничего не произошло. Ведь нынешние арендаторы этой квартиры никогда не знали той благородной женщины, которая когда-то жила здесь со своим единственным сыном. Они ничем не смогут помочь, не озарят новым светом ни прошлое, ни грядущее. Ирис медленно побрела по собственным следам, цепляясь за рожковые деревья.

Когда вспыхнул яркий свет, ее охватила паника. Но это просто в спальне зажгли лампу. В просветы жалюзи она увидела немолодого бородатого мужчину в одних трусах, стоящего спиной к окну, и недоверчиво покачала головой. Или голова затряслась сама от внезапной дрожи? Этого не может быть, это невероятно, но, похоже, это он, похоже, что здесь он живет, что сюда он в конце концов вернулся. Где же его дочь Мирьям, где его жена? Не похоже, что в квартире есть кто-то еще, но, возможно, они вот-вот вернутся? Может ли такое быть, что он живет тут в одиночестве, ждет лишь ее одну? Она следила, как он прошел в гостиную, где тоже зажегся свет: вот он открыл холодильник и достал из него бутылку пива. Если бы он увидел ее здесь, то не поверил бы своим глазам: как она могла добровольно вернуться туда, откуда он ее прогнал?

Квартира с тех пор почти не изменилась – такая же серая и запущенная, какой она ее помнила, без малейшего следа женского присутствия. Неужели он один, свободен и ждет ее, ждет, чтобы длить этот траур? Увидев, как он надевает серую рубашку и светлые шорты, она уже знала заранее, что рубашку, усеянную брызгами воды с его волос, он застегивать не станет. Вот он вернулся в гостиную, сел за компьютер, стоящий на обеденном столе, и принялся что-то быстро печатать. Его лицо было видно ей в профиль – выражение