Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго

художника и человека, – писал он в «Обращении к друзьям», – так же бессмысленно, как и отделение души от тела, и можно утверждать с уверенностью, что ни один художник не пользовался любовью, что никогда его искусство не постигалось без того, чтобы не любили и его самого – хотя бы бессознательно и непроизвольно, чтобы при этом не сливали его жизни с его творениями»16. В соответствии с этим взглядом, Вагнер определяет и высшую цель искусства: «художник […] ясным взором видит образы, как они представляются тому стремлению, которое ищет единственной истины – человека]»17. Этой своей высшей целью художник решительно противостоит самой сущности раздробленной буржуазной цивилизации. Взгляд Вагнера на соотношение художника и человека и на цель искусства есть исходное для его эстетики вообще и для его теории музыкальной драмы в частности. Потому ключом к творчеству композитора оказывается его концепция человека, которая определяет и социальные взгляды, и жизненную позицию Вагнера.

У Вагнера мы находим прямой переход от человека к социальному устройству мира и обратно, от жизни общества к судьбе отдельного человека.

Человек в этой концепции ни в коей мере не сводим к той роли, которую ему суждено выполнять в обществе. Мы видели уже это на примере отношения Вагнера к художнику. Человек, весь сводимый к осуществляемой в обществе функции, теряет свою, как любит выражаться композитор, «чистую человечность» и наоборот, общество, нуждающееся в функционерах, а не в людях, – общество античеловечное. И вся его глубокая ненависть к современной ему буржуазной цивилизации – это ненависть к античеловечной сути общественного мироустройства. Но социальное устройство – не воплощенная воля богов Олимпа или Вальгаллы: в мировоззрении и жизни современного человека существуют начала, которые губительны для прекрасной и справедливой жизни. Важнейшим из них Вагнер признает индивидуализм. Его «чистая человечность» есть не что иное, как общечеловеческое, противостоящее самодовлеющей обособленности единичного человека. Само понятие человека у Вагнера исключает его трактовку в духе отъединенности: «Зигфрид, взятый отдельно от всего мира, – читаем мы в его письме к А. Рекелю от 25 января 1854 г., – мужчина как нечто обособленное – не является цельным человеком. Он лишь половина человека. Лишь соединившись с Брунгильдой, он становится искупителем человечества»18.

Весь этический пафос искусства Вагнера – в страстном отрицании индивидуализма. Даже светлых героев, подобных Зигфриду или самому Вотану, со всем сонмом богов, индивидуализм неизбежно обрекает на гибель. Проанализировав «Кольцо Нибелунга», А. Ф. Лосев приходит к убедительному выводу, что «проблема Вагнера также есть и проблема трагической гибели всех этих чересчур развитых, чересчур углубленных, чересчур утонченных героев индивидуального самоутверждения, проблема гибели всей индивидуалистической культуры вообще»19. Достаточно обратиться к тексту «Кольца», чтобы убедиться в справедливости этого суждения. В 1-ой сцене 3-го действия «Гибели богов» Дочери Рейна (символ вечной природы и естества) вступают в разговор с Зигфридом:

Дочери Рейна

Зигфрид, Зигфрид!

О верь ты нам, верь:

Бойся, бойся кольца!

Вплели заклятье то

сами Норны

В нить законов Вековых.

Зигфрид

Мой меч копье разрубил

И Норнам тем

Их вечную нить

Вместе с вплетенным

Заклятьем в ней

Нотунг навеки разрубит!

Дочери Рейна

Прочь, сестры!

Прочь от безумца!

Гордится умом

И силой своей,

А не знает,

Что слаб он и слеп.

Гибель, таким образом, приходит к герою за самонадеянность, за похвальбу собственным героизмом и за индивидуализм, связанный в художественной концепции Вагнера с нравственной пассивностью и изменой природе.

Но есть еще одно обстоятельство, решившее судьбу Зигфрида: к нему приходит гибель как возмездие за измену его любви, измену Брунгильде. Правда, эта измена внешне объясняется кознями врага (Хагена), по наущению которого Зигфриду дали напиток, лишивший его памяти о Брунгильде. Однако волшебный напиток играет здесь ту же вспомогательную роль, что и напиток в «Тристане и Изольде». И там и здесь он только проявляет сокрытое: в «Тристане» – любовь20, в «Кольце» – падение Зигфрида. Последнее вполне выясняется в диалоге Зигфрида и Брунгильды (4-я сцена 2-го действия «Гибели богов»). Уличенный в измене, Зигфрид – несмотря на действие напитка – вспоминает, что было, но в воспоминаниях этих не очень правдив:

Нотунг, мой славный меч,

Святость ее хранил:

Клинок его разящий

От нее отделял меня.

Зигфрид, вспоминая внешнее, упорно не помнит главного и не делает никакого усилия для того, чтобы восстановить истину. Нравственная пассивность и есть для героя измена его природе, попрание «чистой человечности», и лишь перед смертью он вновь способен к любви и правде.

Отрицая всякий индивидуализм, Вагнер преодоление его видел в любви. А. Ф. Лосев в обеих указанных работах о композиторе приводит не легший на музыку заключительный монолог Брунгильды (1-я редакция «Кольца»), где есть такие слова: «Ни богатство, ни золото, ни величие богов, ни дом, ни двор, ни блеск верховного сана, ни лживые узы жалких договоров, ни строгий закон лицемерной морали – ничто не сделает нас счастливыми; и в скорби, и в радости сделает это только одна любовь», и заключает: «Что это за любовь – Брунгильда не говорит, да и весь текст «Кольца» тоже ничего не говорит на эту тему в положительном смысле. Ясна только отрицательная сторона: новая жизнь будет строиться уже без погони за золотом»21. Однако в общем контексте творчества Вагнера эта «любовь» насыщается вполне конкретным содержанием. «Все то, чего я не могу любить, – утверждает художник, – все это остается вне меня – от всего этого я отрешен окончательно22. И еще: «Высшее успокоение эгоизма, – пишет Вагнер Августу Рекелю, – мы находим в полном отрешении от него, а это возможно только в любви»23. Альтернатива эгоизма – любви решительно проходит через все творчество Рихарда Вагнера.

«По мысли Вагнера, – пишет М. С. Друскин, – спасение от страданий, вызываемых теми преградами, которые стоят на пути к счастью, – в самоотверженной любви: в ней высшее проявление человеческого начала. Но любовь не должна быть пассивной, жизнь утверждается в подвиге»24. В справедливости этих слов легко убедиться.

В том же «Кольце Нибелунга» именно любовь Зигфрида дает ему возможность и силу преодолеть огненное кольцо, окружавшее Брунгильду, его меч Нотунг – разбивает копье самого бога Вотана. И этот подвиг Зигфрида пробуждает Брунгильду к жизни. Что же касается самой Брунгильды, то она вся – воплощение живой и самоотверженной любви. Сочувствуя любви Зигмунда и Зиглинды, она нарушила запрет