Потаенные места - Кэтрин Уэбб

– Может, доесть все, что мы с собой принесли? – спросила она у матери, чтобы избавиться от тягостных мыслей.

Она знала, каким будет ответ, и жаждала услышать знакомые слова, произнесенные знакомым голосом.

– Конечно нет! Боже милостивый, Пудинг, ты здесь не одна.

– Похоже, у тебя клюет, мой мальчик… – проговорил доктор. – Донни, ты меня слышишь?

Не найдя лучшей темы для разговора, Пудинг принялась рассказывать матери об Ирен Хадли и об их путешествии к мамаше Таннер. Пудинг надеялась, что после посещения Соломенной Крыши Ирен Хадли оттает, начнет больше общаться с людьми и разговаривать с Пудинг, а может, даже станет ездить верхом, но этому, кажется, случиться было не суждено. Пудинг мучило любопытство после того, как мамаша Таннер сказала, что грядут перемены. Девушка отчаянно пыталась понять, что та имела в виду, как могла предвидеть будущее и каких именно перемен ждала. Но когда она выложила все это по дороге на ферму, Ирен не проявила к ее словам ни малейшего интереса. Впрочем, Пудинг не давало покоя еще кое-что из сказанного старой женщиной. Та отметила, что Ирен еще не замужем в своем сердце. Пудинг задавалась вопросом, правда ли это. Ей казалось невероятным, что кто-нибудь – а тем более молодая жена Алистера – может его не любить. Но вообще-то, Ирен действительно казалась ей немного бесчувственной, как выразилась бы Рут. Эта мысль никак не оставляла Пудинг, как бы часто она ни твердила себе, что нечего совать нос в чужие дела. Девушка была очень счастлива, когда узнала о браке Алистера. Ей нравилось думать, что этот замечательный человек нашел кого-то, кто с любовью будет о нем заботиться, как он того заслуживает. Мысль о возможности его союза с кем-то, кто им не дорожит, казалась настолько абсурдной, что не укладывалась в голове. Пудинг также смутно надеялась, что Алистер, привезя жену в Слотерфорд после свадьбы, сумеет столкнуть и ее собственную жизнь с прежних накатанных рельсов, по которым той, похоже, было суждено катиться вечно. Во всяком случае, лишь Алистеру было под силу изменить ее жизненный путь, направление которого девушке не нравилось. Уверенность в том, что Донни так и не оправится от последствий войны, со временем лишь росла, и тот факт, что матери будет только хуже, казался неоспоримым.

В понедельник утром Пудинг оседлала Робина, мерина, предназначавшегося для Ирен Хадли, и отправилась проехаться по холмам, чтобы он немного растряс лишний жирок. Но когда дорога пошла в гору и Робин начал тяжело дышать, девушка почувствовала себя виноватой – он был некрепкого сложения, и она, по всей видимости, была для него слишком тяжелой. К тому же он был невысок, и ноги наездницы свисали ниже его боков. Девушка изо всех сил старалась сидеть так, чтобы Робину было удобно, однако это все равно не могло уменьшить ее рост. Ей даже пришлось просить Нэнси купить более широкие стремена для дамских седел, так как сейчас ее ступни по размеру скорей напоминали мужские. Они были так не похожи на крошечные, аккуратные ноги Нэнси, которые выглядели изящно даже в сапогах. Девушка точно знала, что к осени, когда начнется сезон охоты, она уже не сможет застегнуть на груди свою единственную приличную куртку.

Когда Пудинг вернулась на ферму, она увидела Ирен Хадли в одном из верхних окон и помахала ей, но Ирен, похоже, не заметила этого. По какой-то причине это событие, соединившись с мыслью об охотничьей куртке, из которой она выросла, испортило хорошее настроение Пудинг, так что, когда пришел помощник кузнеца, чтобы подковать лошадей, и спросил, куда она подевалась, тогда как Данди и Барона ждут в кузнице, это застало ее врасплох. Обычно она такого не забывала, и ей пришлось бежать на поле бегом, чтобы привести лошадей и смыть грязь с их ног. Барон был возмущен и не желал даваться ей в руки. Он брыкался и прижимал уши, и от обиды девушка едва не заплакала, так что Хилариусу пришлось вмешаться, чтобы ей помочь.

– Что тебя беспокоит, девочка? – спросил он, щурясь, чтобы лучше разглядеть ее красное лицо, на котором застыло измученное выражение.

– Да так, ничего! – воскликнула она. – Все в порядке.

– Лошади все чувствуют, – проговорил старик, пожимая плечами. – Их не обманешь.

Хилариус легко поймал Барона, бормоча что-то непонятное на языке своего детства, – старик всегда делал это очень тихо, и Пудинг никогда не удавалось расслышать его слова достаточно ясно, чтобы понять, откуда он родом, – а затем без единого слова вручил ей повод.

– Девка, должно быть, влюбилась, – заметил кузнец с говорящей фамилией Смит[57], когда Пудинг наконец отвела лошадей в его покосившийся сарай, после чего одарил девушку кривоватой улыбкой, обнажившей коричневые зубы с идеально круглой выемкой, в которую был вставлен мундштук трубки. Его руки были густо усеяны шрамами, и он хромал на одну ногу, однажды пострадавшую от удара копытом. Он был единственным, кто называл Пудинг девкой, но она не возражала, ответив ему рассеянной улыбкой, слишком занятая своими мыслями, чтобы смутиться.

– Значит, все-таки влюбилась? – спросил Бен, ученик Смита, который был всего на год старше Пудинг и так же неловко чувствовал себя в новом теле, как и она. Его лицо представляло собой мешанину уродливых черт, которые находились в постоянном движении и, казалось, никак не могли замереть в окончательной позиции. Щеки были усеяны прыщами, и парень наблюдал за миром, угрюмо глядя на него через нависшую на глаза грязную челку, тем не менее он обладал уникальным свойством ладить с лошадьми, которое Смит называл «подходом». Любая из них, едва Бен к ней притрагивался, немедленно успокаивалась и покорно ждала, когда кузнец закончит работу, в то время как ее копыта дымились под раскаленными подковами.

– Что я сделала? – переспросила Пудинг.

– Влюбилась!

В его голосе прозвучала обвинительная нотка, словно любовь была делом величайшей глупости.

– Вряд ли, – беспечно произнесла Пудинг, полагая, что ее дразнят по поводу Алистера Хадли. – Здесь нет никого, в кого можно было бы влюбиться.

От этих слов Бен покраснел, отвернулся и добавил лопату угля в полыхающее в горне пламя. Смит, наблюдавший за их пикировкой, снова ухмыльнулся.

– Похоже, втюрилась не только девка, – заметил он, но Пудинг уже не слушала.

В конце дня она пошла за Донни, чтобы отвести его домой, но на Усадебной ферме брата нигде не было видно. Тогда Пудинг спустилась в долину, а затем направилась к фабрике. К тому времени небо заволокло тучами и в воздухе чувствовалось приближение грозы. Крошечные черные жучки, появившиеся ниоткуда, усеяли одежду и кожу Пудинг, а над поверхностью реки роились мелкие мошки. Донни любил фабрику, он понимал принципы ее работы лет с десяти, тогда как его сестре та всегда представлялась чем-то таинственным и вызывала у нее чувство тревоги. Там она чувствовала себя чужой. Нравилось ей только на складе, где стояли сияющие чистотой стеллажи, среди которых работницы усердно зашивали стопы бумажных листов в мешковину и наклеивали ярлыки. В те дни, когда настроение у девушки ухудшалось, фабрика казалась ей раковой опухолью на прекрасном Байбруке, и хотелось, чтобы та исчезла совсем. Навязчивое присутствие современных промышленных построек в таком красивом месте казалось ненормальным. К тому же число их все время росло. Взять, например, массивный кирпичный корпус с возвышающейся над ним трубой, который Алистер возвел всего два года назад, чтобы разместить паровые котлы и генератор. Дата, «1920 год», гордо красовалась на камне, вмурованном в стену. Пудинг даже представить себе было трудно, сколько мог стоить новый цех вместе с оборудованием. К тому же здание выглядело как бельмо на глазу. Но с другой стороны, оно принадлежало Алистеру, и с этим нельзя было не считаться. И потом, на фабрике трудились люди из всех окрестных деревень. Многие из них без этой работы обнищали бы, и их семьям пришлось бы нелегко. Без фабрики Слотерфорд не был бы Слотерфордом.