КРЕПОСТЬ ТЕЛЬЦОВ - Евгений Лобачев

— Вот ты рассказал о желаниях варваров, Глаза… А как же Бурдюк? Чего желал он? Почему получил такой приз?

Рикатс молчал достаточно долго, чтобы Кинжал в очередной раз счел это ответом. Но в конце концов Рикатс все же заговорил, и Кинжала удивила глубокая печаль в его голосе.

— Я ведь рос в хорошей семье, парень. — Впервые Рикатс перестал говорить о Бурдюке в третьем лице, и от этого по спине Мекита почему-то побежали мурашки. — В богатой и уважаемой. Мой отец был не последним купцом в городе, сам Сын Скорпиона однажды останавливался у нас выпить вина… правда, меня тогда не было дома, я сокрушался об этом еще не одну неделю. Потом… потом все рухнуло. Не стало отца, не стало уважаемой семьи. Я стал Бурдюком и даже имя свое, полученное при рождении, не любил вспоминать.

Мечтал ли когда-нибудь Бурдюк сталь стражником? Нет, точно могу сказать. Правда, того презрения к Страже, что, например, у Глаза из ушей лезло, тоже никогда не испытывал. Неприязнь — да, ненависть — порой, а вот презирать их оснований не видел. Есть, конечно, среди стражников подонки, которых стоило бы в дерьме утопить еще в детстве. Так ведь, положа руку на сердце, и среди воров таких хватает. Люди — они везде люди. А по большому счету вор делает свою работу, стражник — свою. Это как соревнование, понимаешь? Зазевался стражник — в Тень Зодиака. Прохлопал ушами вор — туда же. Напрямую либо через плаху палача.

О чем я мечтал, заглядывая в Зеркало, я сказать не могу. И тогда не смог бы. Только ты еще вот что себе уясни, до Зеркала ведь добраться надо было. И добирались с такими приключениями, не приведи Скорпион. Я бы сейчас по второму разу точно не пошел, даже если бы мне все двенадцать богов пообещали, что в живых останусь. Так что, если б я в Зеркало смотрел в тот самый миг, как про него узнал, это одно. А после того похода…

Душу мне он разворошил. Наизнанку вывернул. А тут еще в самом начале пути мне друг старый встретился, и он стражником оказался. В общем, вот так все как-то и наслоилось…

Рикатс снова погрузился в молчание, из которого вывести его получилось не скоро. Зато после этого он принялся говорить почти без умолку. Рассказывал одну за одной не то байки, не то правдивые, но слегка приукрашенные истории из своего бурного воровского прошлого. Кинжал оставил попытки повернуть разговор в нужное русло. По причине ли молодости, либо по еще какой, рассказ Рикатса его не сильно тронул. Скорее, позабавило сравнение противостояния стражников и воров с соревнованием. Но то, что ушами хлопать никогда не стоит, он и без мудрых наставление знает…

Указанную Рикатсом примету Кинжал заметил, когда начал уже подозревать, что умудрился каким-то образом ее просмотреть. Два часа тянулись слишком долго, пожалуй, они больше смахивали на три.

Ночь достигла своего пика. Наступало то самое золотое время суток, что лучше всего подходит для воровской работы. В эти часы почти безраздельно царствует Сон, покоряя и молодых и старых, не делая различий между нищими и богачами. Уже угомонились те, кто ложится спать за полночь, еще крепко спят те, кому приходится вставать до первых лучей солнца. В это благословленное ворами время даже стражники — не из числа самых ретивых, конечно, — нет-нет да и клюнут носом. А то и вовсе прикорнут где-нибудь в укромном уголке, в наивной уверенности, что в случае чего проснутся от любого шороха.

Кинжал, несмотря на свою профессию, оставался обычным человеком и тоже не удержался от парочки протяжных зевков. Тринадцатый бог, и почему он не воспользовался дорогой, чтобы поспать?! В повозке это было гораздо удобней сделать, чем в степи у подножья гор. Нет, считал нужным провести время с пользой — на разговор с Рикатсом. И что? Теперь он по самую макушку переполнен всевозможными байками, а глаза начинают слипаться.

Но вот они — три тесно жмущиеся друг к дружке остроконечные вершины, напоминающие исполинский трезубец. Средний зуб чуть покороче, левый — немного изогнут, все как рассказывал Рикатс. Вот туда, к левому зубу, Кинжал и направил свои стопы.

Мекит не боялся гор. Не потому, что был опытным скалолазом, а скорее по прямо противоположной причине. Никогда до сих пор не покидавший равнины, он не имел возможности испытать на себе все коварства, заготовленные для человека такими спокойными и мудрыми на вид горами.

Даже эта, на самом деле очень удобная тропа, вполне могла стать причиной сломанной ноги, а то и шеи — особенно в ночное время. Могла, но не стала. И Мекит счел это чем-то само собой разумеющимся…

Подойдя к лесу, Кинжал приветствовал его как старого доброго знакомого. Пусть этот лес располагался в Земле водолеев, деревья границ не знают. Они точно такие же, как возле его родного Плежбада. В том лесу маленький Мекит проводил больше времени, чем все его сверстники, так как в состоящем всего из дюжины улиц городке очень легко можно было нарваться на пьяного отца, обожающего раздавать подзатыльники, или издерганную и вечно всем недовольную мать, норовящую нагрузить непутевого сына работой по дому.

Поэтому, успев с самого утра умыкнуть у какого-нибудь ротозея дзанг-другой, Мекит покупал на сонном и скучном базаре еды — в основном сладостей — и бежал в лес, чтобы вернуться домой уже затемно. Ему никогда не было скучно одному среди деревьев, если же удавалось забрести в лес в компании приятелей, он был непобедимым чемпионом в любых играх. Никто не мог спрятаться искусней, лазать по деревьям ловчее, а передвигаться по лесу быстрее его.

Позже, когда Мекит сообразил, что, украв не пару, а пару сотен дзангов, можно позволить себе не только лепешку и пригоршню сладкого изюма, он покинул Плежбад и почувствовал вкус к большим городам. И хотя его встречи с лесом носили теперь гораздо более редкий характер, детская привязанность не исчезла и была к тому же взаимной.

Быстро миновав подлесок, Кинжал сразу же нашел то, что надо. Кряжистый бук, толстый ствол которого на как раз нужной высоте расходился подобно человеческой ладони на пять толстых ветвей. Подпрыгнув и зацепившись руками за одну из веток, Мекит одним движением забросил себя наверх. Листья еще не начали осыпаться и, вместе с частоколом веток, сотворили неплохую защиту от ветра. Чем не шалаш? Кинжал немного поерзал, устраиваясь поудобней, и наконец пришел к выводу, что лучшего крова на остаток сегодняшней ночи и искать не стоит.

Поплотнее запахнув на груди плащ, минуту или две он вяло думал, что надо бы достать из котомки кусок копченого мяса и поужинать. Наверное, именно за этой мыслью его и застал сон.

Едва ли Кинжал мог точно сказать, отчего он все-таки проснулся. Возможно, от первого луча солнца, сумевшего пробраться к его лицу сквозь ярко-желтую крону. (Вот балбес, надо же было устроиться лицом на восток!) Или все-таки предрассветный, особо противный холод пробил непрочную броню плаща и со злорадным удовольствием принялся вгрызаться в плоть и кровь спящего человека. Впрочем, кто знает, быть может, солнце и холод работали сообща и дружно заставили сон капитулировать.

Кинжал потянулся, недовольно морщась — теперь уже постель из толстых веток не казалась такой уж уютной. Сучки и неровности, которых он вчера просто не заметил, всего за несколько часов умудрились увеличиться в размерах многократно и довольно успешно пробовали себя в роли орудий пыток. Мекит почувствовал, что если пробудет на этом дереве еще хоть минуту, всю оставшуюся жизнь вынужден будет влачить жалкое существование немощного калеки. Разумеется, такая перспектива его никак не могла устроить, и он, недолго думая, просто свалился вбок, по пути почти бессознательным движением рук скорректировав падение. Так что приземлился Кинжал аккуратно, на ноги и следующие несколько минут посвятил спонтанному комплексу упражнений, может быть, не отличающемуся изяществом, но вполне способному разогнать кровь и помочь согреться.