8-9-8 - Виктория Платова

Именно так — простые слова.

Габриель специально проверял: нет ни одного сочетания букв, незнакомого ему. Если расцепить и растянуть их, поставить отдельно, то получится всего лишь:

я

она

кожа

трогать

волосы

волос

рот

блузка

пятно

дышу

не дышит

паук

ноготь

капает

стекает

глаз

синий

красный

аккуратно

надрез

всегда

и сотня других слов, даже тетка-Соледад не нашла бы в них ничего особенного. Даже у тетки-Соледад есть глаза, рот волосы и ногти. Неизвестно, есть ли у нее блузка, но блузки точно есть у Марии-Христины, мамы, бабушки и Фэл. Прежде чем съесть апельсин, мама делает на нем надрезы. Когда же за дело берется не очень ловкий Габриель — сок из апельсина стекает и капает. Габриель не единожды видел пауков, иногда (все чаще) он трогает себя за одно — самое интересное — место. А стоит ему посадить пятно на рубашку, как все вокруг начинают говорить: «Что за наказание! Ты мог бы есть аккуратно?» Когда Габриель ныряет в воду — он не дышит, а все оставшееся время — дышит.

Море (если смотреть на него издали) — синее.

Запрещающий сигнал светофора — красный.

За всеми этими словами скрывается совершенно ясная, обычная, ничем не примечательная жизнь, такой она была

всегда.

Совсем другие вещи происходят в дневнике Птицелова. Простые слова, собранные в определенном порядке, обдают Габриеля таким смрадом, что мороз продирает по коже (коже, о!..). В дневнике Птицелова происходит что-то очень страшное, пугающее, нечеловеческое. Габриель еще недостаточно взрослый и недостаточно умный, чтобы понять, что именно происходит там, одно он знает точно: дневник никто не должен увидеть.

Хотя бы до тех пор, пока он сам во всем не разберется.

Вот ему и приходится постоянно прятать записи Птицелова, и место под подушкой кажется относительно безопасным. Какое-то время, пока не начинаются ночные кошмары. Они лишены определенного сюжета, образов в них тоже немного; есть лишь стойкое ощущение надвигающейся беды, мутной, липкой и неотвратимой. Есть ощущение затерянности в бесконечных ужасающих лабиринтах, где только один вход (он же является выходом) — и где Габриеля поджидает…

поджидает

смерть.

Ничего общего с тем роскошным составом, на котором уехал его счастливец-отец, смерть — никакое не средство передвижения. Смерть — это…

Габриель просыпается, так и не уяснив, что же такое на самом деле смерть, с него градом катится пот, зуб не попадает на зуб, ладони невозможно разжать. А когда они все же разжимаются, то на них хорошо видны тонкие полоски от ногтей.

Синие, но иногда — красные.

Наверное, Мария-Христина (большая поклонница «ДЖЕФФЕРСОН ЭЙРПЛЕЙН» и их «Сюрреалистической подушки») отнеслась бы к происходящему иначе. Более спокойно, более философски. Не исключено, что она бы просто посмеялась, отпустила пару шуточек. Но все происходит не с ней, а с несчастным Габриелем.

И вариантов решения проблемы у Габриеля нет.

Он чахнет на глазах, и это становится заметно окружающим.

— Ты не заболел, сынок? — обеспокоенно спрашивает мать. — Сегодня ночью ты вскрикивал… Нужно показать тебя доктору.

— Нет, со мной все в порядке.

Габриель панически боится докторов и разговоров о них, среди докторов встречаются такие ушлые типы, такие доки, что и сам не заметишь, как из тебя выудят все на свете!

— Ты похудел. Ты совсем худой и мало ешь. Вон какие у тебя круги под глазами. Ты часом не стал курить? Ты скоро совсем свихнешься со своими сигарами.

— Я не курю. Честное слово.

— Может, тебя беспокоят легкие? Боли в груди нет? У твоего покойного отца…

— Я даже ни разу не кашлянул, мама! Я вообще не кашляю.

— А сердце? Тебя не беспокоит сердце?

— Да нет же! Говорю тебе — мне просто приснился дурной сон. Уже и не вспомнить — что именно. Наверное, из-за того субботнего фильма, ты помнишь, мы его вместе смотрели? «Демоны-2. Кошмар возвращается».

— Какой только чуши не наснимают, господи прости!..

Если это и чушь — то совершенно безвредная. Такая же

безвредная, как и склонные к дешевым световым и шумовым эффектам киношные демоны, они способны напугать лишь младенца в люльке. Дорого бы дал Габриель, чтобы ничего страшнее этих демонов ему не снилось.

Успокаивают ли его отговорки мать — неизвестно.

Но периодически всплывают тексты об излишней впечатлительности Габриеля, его пугающей страсти к книгам, тлетворном влиянии писем «мерзкой англичанки», добровольном затворничестве среди коробок с сигарами и даже о глистах. Молина, в отличие от матери, смотрит на ситуацию гораздо более оптимистично:

— Что поделаешь, малец взрослеет. Обнаруживает в себе всякие неожиданные изменения, прислушивается к новым ощущениям. Все мужчины проходят через это, уж поверь. Главное, чтобы он не вырос тряпкой. Или того хуже — педиком. Ну хочешь, я поговорю с ним?

— Не стоит. Еще наговоришь пошлостей, а он возьмет и замкнется в себе окончательно…

— Вот что я скажу тебе, малышка, а ты попытайся понять своей хорошенькой, лишенной мозгов головкой: иногда здоровая мужская откровенность намного лучше, чем бабские сопли, стенания и ненужная опека. И если ты так переживаешь о душевном здоровье своего сына, то отдай его мне в помощники. Физический труд и разумная нагрузка на мышцы быстро приведут его в чувство и вернут в нужную колею.

— Мне бы не хотелось…

— Да брось ты! Это же не парень, это какой-то хорек! Сиднем сидит дома, уткнувшись во всякую ерунду. Меня в его возрасте дома и не видели. На мне живого места не было от синяков и шишек, один раз мне даже губу порвали. Для мужчины это нормально, если он не собирается стать тряпкой. Или педиком… И друзья у меня не переводились, а к нему и не приходит никто.

— Хорошо. Если ты считаешь нужным — поговори с ним.

Разговора с Габриелем у Молины не получается, хотя он улыбчив, как всегда. Время игрушечных паровозиков, солдатиков из олова и леденцов прошло, теперь Молина может порассуждать и о девочках, нравятся ли Габриелю девочки, и что он думает о них, и что в это время представляет. А если Габриелю нравятся девочки постарше (намного старше) — то это не беда, это нормально, это очень хорошо. Когда он, Молина, был в возрасте Габриеля, он только и искал девочек, чтобы понаблюдать за ними, заглядывал к ним в вырез платья и — в случае особого везения — под юбку. А под юбкой чего только не обнаружишь, правда, малец?