Северный крест - Альманах Российский колокол

бы ноги мои, если бъ могла; правленье же – ослѣпитъ людъ: своими чарами; уловимъ людъ, яко рыбу морскую; ужасъ падетъ на возставшихъ; многомощный, я дарую Криту покой вожделѣнный, и воспрянетъ посрамленный Критъ, о, какъ воспрянетъ онъ! Да, велика твоя сила, о Кноссъ вседержавный!». Обведя – еще болѣе неспѣшно – взоромъ тысячныя толпы, лежавшія у ногъ его, но ни на комъ не останавливая монаршаго своего вниманія, торжественно-грустно возглаголалъ вѣнчанный властелинъ, глядя въ вечернія небеса:

– Скорбимъ, братья и сестры: нашъ отецъ скончался. Отъ заботы великой преставился царь: душу испустилъ онъ, не переставая слагать думы о счастьи дитятъ своихъ: народа критскаго. Былъ онъ скроменъ и просилъ похоронить себя въ могилѣ, простой и безымянной, безъ знаковъ отличія, дабы никто не вѣдалъ, гдѣ похороненъ онъ: такова была воля царя. Но вѣдайте, о народъ земли добрыхъ, принятый подъ державное мое водительство: се, настала эпоха иная, что вѣдать не будетъ о злоключеньяхъ; помните о томъ: и правленье мое да не будетъ для васъ горькимъ; но начнется оно съ подавленья возстанья, нечестиваго и неугоднаго богамъ.

Чудище поглотило чудище.

Не дожидаясь погребенія, Касато удалился въ палаты Лабиринта, къ вящей скорби собравшихся…

Таково было высочайшее шествіе.

Война – грозная, громная – временно умолкла.

Такъ являлъ себя мирный, но отъ того не менѣе жестокій – по-восточному жестокій – минойскій Критъ: на закатѣ собственнаго бытія.

Часть II

Осенняя жатва, или теофаніи. Къ исторіи одного рожденія

Самый могущественный человѣкъ тотъ, кто стоитъ на жизненномъ пути одиноко.

Генрихъ Ибсенъ

Это невозможно и именно поэтому достовѣрно.

Гете «Фаустъ»

Не знаете ли, что дружба съ міромъ есть вражда противъ Бога? Итакъ, кто хочетъ быть другомъ міру, тотъ становится врагомъ Богу. (Іак. 4,4)

Кто борется съ міромъ, становится великъ побѣдою своею надъ міромъ;

кто борется съ самимъ собою, становится еще болѣе великъ побѣдою надъ самимъ собой;

тотъ же, кто борется съ Богомъ, становится превыше всѣхъ.

Серенъ Кьеркегоръ "Страхъ и Трепетъ"

О, боги съ тысячью зубовъ,

Тысячерукія богини!

Вамъ, жаднымъ, пиръ вашъ вѣчно новъ,

Но вижу я за моремъ сновъ

Однообразіе пустыни.

Бальмонтъ

Прочь, люди!

Если бы я могъ схватить зубами всю твою вселенную!..

Я грызъ бы её, покуда отъ нея не осталось бы оскаленное чудовище, страшное, какъ моя мука.

Шиллеръ

Глава 1. Лабиринтъ, или дни несчастій

Если ранѣе на Критѣ царила Жизнь, то нынѣ Смерть, неумолимая, будто Судьба, расправила крылія и властвовала, себя казавши моромъ, гладомъ и тьмами жертвъ. Тотъ, кого позднѣе нарекли Аполлономъ, плавилъ аэръ: стрѣлами смертоносными, давя и губя всё живое; аэръ дрожалъ, подрагивалъ, переливаясь, струясь и мерцая немѣрно. И была осень – какъ ножъ.

Рыдалъ вѣсь Критъ, и стенала земля, оплакивая Имато Благобыкаго, Имато Багрянороднаго, но, умывшись кровью, потомъ и слезами, не очистился Критъ; сквозь рыданія и плачи поначалу часть народа воспринимала Касато какъ отчасти самозванца, но то была малая часть критянъ; съ иной стороны, самозванецъ обѣщалъ быть болѣе мудрымъ, нежели Имато и – кто вѣдаетъ? – болѣе благорасположеннымъ къ народу; иные – большинство – попросту боялись думать о столь высокихъ матеріяхъ, да и думать имъ было некогда и непривычно. Народъ безмолвствовалъ, что въ нашемъ случаѣ означаетъ: колебался между возставшими и властью новою, какъ правило, со страхомъ отдавая предпочтеніе первымъ. Зримы были дѣла Акая (а, быть можетъ, и иное – пребываніе на тогдашнемъ Критѣ иного): обычно на Востокѣ въ подобныхъ обстоятельствахъ принималъ людъ новаго правителя оцѣпенѣло, неподвижно: по-рабски смиренно, молча, покорно.

Новый правитель, Касато – послѣ того какъ его попытка заключить миръ съ возставшими кончилась неудачею, о чёмъ и сама Исторія не вспомнитъ въ подробностяхъ, – въ борьбѣ съ возстаніемъ началъ съ рѣшительныхъ дѣйствій: первымъ дѣломъ попросилъ помощи у фараона, отдавъ тому нѣкоторое число рабовъ и иныхъ ремесленниковъ изъ числа наиболѣе цѣнныхъ, полусвободныхъ и работавшихъ на государство, Повара Всего Крита (случись сейчасъ Имато, мертвому Имато, узнать объ этомъ – онъ самое малое упалъ бы въ обморокъ, но того вѣроятнѣе, что упавши въ обморокъ, онъ уже никогда бъ не возсталъ), невеликое множество драгоцѣнностей мѣстной работы (ихъ онъ отдалъ нехотя, съ долгимъ торгомъ, какъ всегда было принято на Востокѣ; сторговались на замѣтно меньшей суммѣ), о которыхъ мы уже вели рѣчь, и въ придачу къ нимъ вино да елей; однако отмѣтимъ, что прибыло на Критъ не все обѣщавшееся воинство фараона, а лишь большая его часть; египтяне сіе объясняли тѣмъ, что часть воинства ихъ погибла въ кораблекрушеніи, рожденномъ небывалымъ штормомъ; море къ юго-востоку отъ Крита нѣкоторое время еще называли Горькимъ моремъ. Помимо сего куплена была множество оружія, привезенное съ Востока въ обмѣнъ на вино, масло оливъ и цѣнныя породы деревьевъ. Этимъ Касато не ограничился: провелъ преобразованія воинства – съ цѣлью увеличенія боевого духа его; мы не знаемъ подробностей ихъ проведенія и даже сути ихъ, но извѣстно, что они были жестоки для братьевъ критскихъ, число коихъ нѣкимъ образомъ уменьшилось, а военные навыки возросли; военачальника, съ недавнихъ поръ бывшаго главнокомандующимъ, не то казнилъ смертью, не то сослалъ навѣки въ непробудное рабство. О военачальникѣ новомъ было извѣстно, что онъ пользовался если не любовью, то уваженіемъ, ибо уваженіе на Критѣ той поры всегда зачиналось страхомъ и было родственно послѣднему по самой своей сущности; страхъ, глаза котораго велики, не перенесся, однако, на возставшихъ. Такъ онъ училъ ратниковъ своихъ: «Эй, гожіе къ службѣ, чинно ступаемъ, чинно, разъ-два, сволочь…вотъ такъ мечъ держать, дурачина, ровнѣе…быстрѣе, разъ-два…руби ворога вотъ такъ, разъ-два…я научу васъ бранной жизни…кто не могетъ, того самъ буду кнутомъ нещадно бить, аки татей… будете у меня пить воду морскую». Подобныя рѣчи часто слышны были. Извѣстно также, что Касато приказалъ использовать въ борьбѣ съ окаянными мятежниками не только всю имѣющуюся конницу, но и поверхъ сего повелѣлъ высочайшимъ указомъ сыскивать всѣхъ коней критскихъ и сгонять ихъ къ кносскому Дворцу, дабы увеличить число всадниковъ. Также въ кратчайшіе сроки онъ дотолѣ вооруженное пращами и луками критское войско вооружилъ наспѣхъ изготовленными обоюдоострыми сѣкирами: оружіе въ видѣ самаго священнаго символа минойскаго Крита – Лабриса – должно было поднять боевой духъ критскихъ братьевъ; сему служило и созданное на скорую руку напечатлѣнье восьмерки на щитахъ солдатъ, которая, какъ и Лабрисъ, означала плавное перетеканье круговорота