Анатолий Тарасов - Александр Горбунов

Оргвыводы последовали не сразу — команде оставалось еще доигрывать чемпионат и Кубок страны. Но всё же последовали — в начале лета. Виноградову, несмотря на все победы, не простили возвращения из командировки за границу в нетрезвом виде и уволили с поста старшего тренера. Заменив Евгением Бабичем, не без хлопот, говорят, за него Всеволода Боброва.

В чемпионате страны-1961/62 Бабич продержался у руля ЦСКА два месяца, а если точнее, то 63 дня. Ничего у него не получилось. И не могло получиться, при всем уважении к великолепному хоккеисту прошлого. Тренерским делом он не занимался (хоккей с мячом, где он тренировал до этого, не в счет: туда он попал случайно). Что такое предсезонная подготовка, по каким методикам ее проводить, Бабич не знал; одних призывов оказалось мало. Требовались специальные знания, а их не было. Команда не понимала шараханий при выборе состава. Если при Виноградове Сологубов ставил себя на одну доску с тренером, то Бабича лидер ЦСКА в тренерской роли не воспринимал. И руководителям прямо говорил, что с таким тренером ничего путного у ЦСКА не выйдет.

«Погуляв» вместе с командой, надышавшись «воздухом вседозволенности» и познав «вольницу», в спортклубе ЦСКА пришли к решению, ожидавшемуся всеми мало-мальски интересующимися хоккеем людьми: вновь обратились к Тарасову, вспомнив о его жестком контроле игроков и о тренировках, проводившихся в полном соответствии с требованиями современного хоккея.

После того как 21 ноября 1961 года ЦСКА проиграл очередной матч чемпионата «Динамо» с невиданным до той поры счетом (5:14), Бабича отправили искать новое место работы. Поползли слухи о том, что хоккеисты ЦСКА специально проиграли так крупно, чтобы наконец-то избавиться от его присутствия на тренерском мостике. Но в это, признаться, сложно поверить, потому что опыт изгнания Анатолия Владимировича — по воле игроков, не пожелавших тогда, в 1960-м, усердно трудиться под его началом, — вполне можно было повторить и без позорного поражения. Достаточно было группе игроков пойти к начальству и снова в ультимативной форме потребовать замену тренера.

Поползли слухи и о том, что всё это, дескать, подстроил сам Тарасов. Ссылаясь на неких «неформальных историков ЦСКА», писатель Александр Нилин в своей книге «Век хоккея» пишет, что Тарасов «как-то предложил тем же Сологубову с Трегубовым поставить водки столько, сколько они захотят, накануне ответственной игры (чуть ли не с «Динамо») — и они не отказались, чем подставили то ли Виноградова, то ли Бабича…»

Ладно бы это говорилось в болелыцицкой среде, где-нибудь в пивной во время эмоционального обсуждения дел в любимой команде. Так нет же, в серьезном, казалось бы, исследовании. Правда, с обезоруживающей и многое объясняющей оговоркой автора: «За что купил — за то продаю».

Однажды, много лет спустя после этого матча Владимир Пахомов, оказавшись в зарубежной командировке с Игорем Ромишевским, пытался «разговорить» защитника, в той встрече участвовавшего. «Мой приятель, — вспоминал Пахомов, — заметив, что до меня у него уже много раз допытывались, а не было ли в ноябре 1961 года сдачи армейцами матча динамовцам, сказал, что результат той встречи не показателен — во всяком случае, он не соответствовал уровню игры хоккеистов “Динамо” и не свидетельствовал о начавшемся закате ЦСКА: “Мы проиграли так крупно случайно, игра не пошла, удивительно, но это факт”».

Примерно так же отвечали Пахомову и некоторые другие хоккеисты ЦСКА. Пожалуй, лишь вратарь Юрий Овчуков был чуть более конкретен, заметив, что его коллега голкипер Николай Пучков сыграл в тот вечер как никогда плохо: «Больше я его таким не видел». Но и Овчуков не преминул сослаться на «злой рок, витавший над командой». «Действительно, — делился своими впечатлениями Пахомов, на том матче присутствовавший, — со знаменитым вратарем творилось что-то невообразимое. Я вспоминаю, как он в одном из эпизодов, будто зомбированный, почему-то вдруг приподнял ногу надо льдом, когда динамовцы посылали шайбу низом, и она спокойно прошмыгнула в сетку. После первого периода Пучкова, пропустившего девять шайб, заменил Овчуков».

А динамовский защитник Виталий Давыдов рассказывал журналистам газеты «Спорт-экспресс» Юрию Голышаку и Александру Кружкову: «…Был сплав или нет, судить не берусь. У нас всё получалось… А Пучков в какой-то момент не выдержал и просто ушел с площадки». По свидетельству Давыдова, Пучков поведал динамовцам годы спустя: «Поражение было не случайным. Тарасов сумел склонить на свою сторону некоторых зачинщиков бунта, и они сдали игру…»

Так или иначе, но Тарасов, вернувшийся в ЦСКА спустя год с небольшим после своего изгнания, не стал менее жестким и требовательным, чем был прежде. Приступив к работе, он в первый же день, перед вылетом команды на несколько календарных матчей в Сибирь, призвал всех сосредоточиться на заключительном отрезке сезона (уже было ясно, что титул ЦСКА не выиграет: команда заняла в итоге всего лишь третье место вслед за «Спартаком» и «Динамо»), с максимальной ответственностью относиться к каждой тренировке и к каждому матчу и объявил, что будет беспощаден к нарушителям режима.

В ситуации, когда команде сначала позволили снять одного тренера, потом другого, а самой тем временем из серьезной боевой единицы превратиться в клуб, с которым соперники переставали считаться, Тарасов обязан был закручивать гайки до предела. И начал он с Ивана Трегубова, нарушившего режим в Омске. Второй раз за короткий отрезок времени. В тот же вечер Тарасов сообщил команде об отчислении Трегубова, а по возвращении в Москву армейский клуб поставил перед Федерацией хоккея вопрос о дисквалификации хоккеиста. Его и дисквалифицировали — на год.

Сологубов, с Трегубовым друживший, не возражал против тарасовского решения. Оба понимали, что для оздоровления коллектива без такого шага не обойтись: за Трегубовым уже стали тянуться — по части нарушения режима — игроки нового хоккейного поколения, из которых Тарасову предстояло строить новый ЦСКА.

«Я долго убеждал Ивана, что он не прав, — говорил Тарасов, — что, несмотря на возраст, звания, авторитет, титулы, положение, хоккеист всё равно должен по-прежнему много трудиться. Трегубов этого не понимал, он не верил мне. Не верил, что дальнейшее восхождение мастера, даже самого большого, связано с колоссальным трудолюбием, ничуть не меньшим, чем требовалось на первых порах становления спортсмена. Иван стоял на своем. И не стало великого и несравненного хоккеиста Трегубова, выдающегося защитника, того самого „Ивана Грозного”, который восхищал весь спортивный мир. Иван, к несчастью, не одинок».

Тарасов боролся за Трегубова, но самого Трегубова эта борьба раздражала. Он считал, что Тарасов насильно подбирал себе друзей, вот и его хотел сделать своим другом, используя присущие хоккеисту слабости. «Я видел, — говорил Трегубов, — он хотел доказать свою правоту. Он ведь всегда и во всем обязательно должен был быть прав».

В действиях Тарасова Трегубов усматривал посягательство на свою частную жизнь. Женившись, он переехал к жене в подвал на Неглинной улице, и застолья там случались всегда, когда он появлялся дома. «Ольга, — рассказывал Трегубов журналисту Сергею Шмитько о своей покойной жене, — спешила сама раньше меня поднять стакан». Тарасов в борьбе за игрока и человека шел своим путем. Однажды он пришел в подвал и предложил Ольге войти в женсовет команды ЦСКА. Тарасов наивно предполагал, что ее появление в группе жен армейских хоккеистов позволит ему если и не отвадить полностью Трегубова от водки, то хотя бы ограничить, сведя до минимума ее употребление. Откуда же Тарасову было знать о стакане, поднимавшемся ею раньше трегубовского?