Июль 41 года - Григорий Бакланов

На выезде из деревни машину Шалаева задержали. Широкоскулый, приземистый сержант в обмотках, с каменными желваками и каменной складкой меж бровей, обняв сгибом локтя винтовку за ствол, долго читал документы, помаргивая белыми ресницами. Отрывая строгий взгляд, чтобы сличить фотокарточку, и снова читал. Прежде чем вернуть, заглянул внутрь машины и, захлопывая дверцу, все ещё как бы не удостоверившись до конца, зачем-то оглядел ещё и скаты. Но тут подошёл лейтенант, узнал Шалаева в лицо и, возвращая удостоверение, козырнул.

— Простите, товарищ батальонный комиссар, — сказал он, извиняясь улыбкой, — приказано проверять документы у всех. И зачем-то оглянувшись, наклонился к дверце, снизил голос:

— На участке двести восемьдесят первой дивизии слух прошёл: немцы десант выбросали. Если срочной необходимости нет, может, не ездили бы, пока выяснится?.. Шалаеву вдруг расхотелось ехать. Но именно потому, что ему расхотелось, а шофёр, товарищ Петров, глядя на него сбоку, ждал, как ждут судьбы, Шалаев остался непоколебим. И, вымещая на другом то, что на себе не вымещают, он пальцем поманил лейтенанта. Взявшись обеими руками за опущенное стекло, тот охотно всунулся в окошко.

— Старшим, лейтенант, когда полагается советовать? — спросил Шалаев почти ласково. — Когда спрашивают совета или по собственной инициативе? Пальцы лейтенанта отлипли от стекла:

— Ясно, товарищ батальонный комиссар. Выпрямившись, с опущенными ресницами, он сдержанно взял под козырёк. Машина тронулась, оставив позади себя отдалявшихся сержанта и лейтенанта. Сквозь пыль они смотрели ей вслед. Неприятный осадок после вчерашнего, нехорошее что-то подымалось в Шалаеве со дна души. Вспомнит — и начинает мутить. Так бывает наутро после сильного перепоя, когда все, что говорил и делал, вспоминать стыдно — зажмуришься только да закряхтишь. И гнетёт предчувствие всеобщей беды. Но так же, как после водки наутро лекарство одно — водка же, так и Шалаев не колеблясь направил мысль вслед вчерашнему гневу, и гнев вытеснил стыд.

— Смотрите, товарищ майор, — сказал шофёр, — пушки куда у них развёрнуты. Шалаев нахмурился, но тут необычный вид пушек отвлёк его. Слева в хлебах по всему косогору лёгкие пушки были развёрнуты не к фронту, а смотрели на дорогу нацеленными дулами, как бы провожая движущуюся по ней машину. И вдруг странно пустынной показалась Шалаеву дорога впереди. Ни по сторонам её в хлебах, ни впереди ни души не было видно. Такой пустынной и насторожённой земля бывает только у переднего края, где все скрыто, но отовсюду смотрят глаза и замаскированные дула. В сущности, Шалаев мог бы не ехать. Но после вчерашнего ему тяжело было находиться рядом с командиром корпуса и Бровальским.

— Порядочки в двести восемьдесят первой! — сказал он с особенным удовольствием, потому что это была дивизия Тройникова, а он не забыл Тройникову, что произошло между ними на совете. Тем временем шофёр, пригнувшись к рулю, выворачивая шею, пытался сквозь ветровое стекло что-то разглядеть в небе, не выпуская дорогу из глаз. Из-за верхнего края ветрового стекла в поле зрения выскочили два «хейнкеля», удаляясь. Они обронили бомбы над артиллерийскими позициями, и из жёлтого поля впереди один за другим взлетели три чёрных взрыва. Шофёр сбоку беспокойно взглянул на Шалаева, но тот, не отвлекаясь, смотрел перед собой в стекдо. Чем нерешительней чувствовал он себя в душе, тем твёрже и раздражённей было его лицо. Самолёты уже были далеко над рощей и кружились над ней. По временам они исчезали за вершинами деревьев и снова появлялись, кружась. Большая тень облака с хлебов сползла на дорогу, краем своим накрыла рощу, машина быстро нагоняла её. Но ещё раньше чем она приблизилась достаточно, тень облака упала с деревьев, обнажив их солнцу, сдвинулась с дороги, и на ней видны стали крошечные фигурки нескольких человек, выступившие из-за деревьев. Ни их самих, ни цвета их формы разглядеть отсюда было невозможно. Все это вместе — и деревья, и дорога, и люди на ней — тряслось и скакало в ветровом стекле машины, мчавшейся по ухабам. Но угрозу, исходившую от этих появившихся на дороге людей, Шалаев почувствовал на расстоянии. И самолёты продолжали кружиться над рощей и не бомбили её. И люди эти открыто стояли на дороге… Все вместе это было странно. Шалаев вспомнил, как лейтенант предупредил его, и роща теперь показалась ему именно тем местом, куда и должны были сбросить десант. Но машина все так же несла их вперёд. Твёрдый во всем, Шалаев не решался сейчас приказать шофёру остановиться. Ему казалось это малодушием, и он стыдился проявить его. И тут впереди из серой пыли дороги всплеснулся разрыв. Шофёр успел только упасть на руль, а когда поднял голову, увидел белые пробоины в стекле и обернувшееся назад, разъярённое, тёмное от гнева лицо Шалаева.

— Стой! — кричал Шалаев, поддаваясь первому сильному чувству: выскочить и наказать того, кто смел стрелять в них. Но тут же сообразил, что останавливаться нельзя.

— Вперёд! Быстро! Давай!.. Заскрежетало в коробке передач, машина рванулась вперёд.

— Ч-черт! — говорил шофёр, испуганно улыбаясь. Он знал, что за звуком мотора полет снаряда не будет слышен, быть может, уже летит, и не мог молча вынести это-то страшного ожидания. — Встречает нас двести восемьдесят первая!.. Неловко, словно парализованную, поворачивая шею, он опасливо снизу вверх глянул на крышу кабины.

— Ухлопают, потом разбирайся. Скажут, фамилию перепутали… — пытался шутить он. Чёрный взрыв взлетел перед стеклом, на миг заслонив дорогу. Машина дёрнулась, как живая. В ней что-то начало глохнуть, она подвигалась вперёд рывками, встряхивая обоих. Роща была уже близко. Свернув с дороги, весь пригибаясь шеей, как бы ожидая удара сзади, шофёр гнал к кустам по кочковатой земле. Они почти воткнулись в куст, и машина стала. Оба выскочили из дверец. И тут в остановившейся машине, внутри неё, что-то дёрнулось сильно в последний раз, и, задрожав вся, затрясшись и мотором, и крыльями, и распахнутыми дверцами, машина заглохла. В наступившей тишине издали ещё стал слышен полет снаряда: ви-и-и-у-у!.. Ах! Ах! — встали два плоских разрыва значительно сзади по сторонам дороги. Шалаев и шофёр, вырвавшись из-под опасности, смотрели теперь издали на эти разрывы. Как после быстрого бега колотится сердце, так и сейчас в обоих билась радость. И впервые за всю совместную службу они чувствовали такую открытую душевную близость друг к другу, близость двух людей, оставшихся в живых.

— Ну что, товарищ Петров, живы?.. И оба рассмеялись. Достав платок, Шалаев вытирал потное, обсыхавшее на ветерке лицо. В этот момент оба они совершенно забыли о людях, появившихся на дороге и исчезнувших в роще во время обстрела: ближняя опасность заслонила дальнюю. Шалаев ещё вытирал лицо, как вдруг, что-то почувствовав за спиной, быстро обернулся. От деревьев, развернувшись в цепочку, шли на них четверо, А один, уже подошедший неслышно, из-под руки держал на ладони автомат, ремень которого натянулся от плеча вниз. Только одно мгновение, когда Шалаев обернулся и увидел приближавшихся, лицо его оставалось напряжённым. Но это мгновение поймал стоявший против него человек. Они стояли друг против друга: тот — с немецким автоматом на ладони, Шалаев — с платком в левой руке, очень белым на солнце и чистым, и один раз человек, не сводя глаз, покосился на платок. А те четверо подходили. И за это короткое время, пока они так стояли и смотрели друг на друга, мысль общая, одна и та же, успела проскочить между ними из глаз в глаза и быть понятой, и снова проскочить.