Бард - Евгений Стерх

Тем временем я стал перебирать струны и негромко запел:

И стан ее тонок, и кожа бела,

Шажок ее легок и тих.

И лебедью белой она уплыла

От взглядов влюбленных моих.

Дышала теплом ее стройная стать,

И голос негромкий ее

Напомнил ту песню, что пела мне мать,

В далекое детство мое.

Боб внимательно прислушивался к моему голосу, а я тем временем с легкой полуулыбкой поглядывал на молоденькую худенькую девушку, судя по одежде – служанку в богатом доме, которая приближалась к нам по торговому ряду с плетеной корзинкой в руках. Почувствовав мой взгляд, девушка подняла глаза и остановилась. Постояла, пока я допел куплет, услышала слова и ужасно смутилась. Лицо ее стал заливать нежный стыдливый румянец, она опустила голову и поспешила пройти мимо нас. Я прервал песню и кивнул, указывая Бобу на девушку. Молотобоец стремительно развернулся и оказался с девушкой лицом к лицу, так что теперь закрывал ей проход. Девушка на секунду замешкалась, подняла глаза, бросив короткий взгляд на моего гиганта, и проскользнула мимо него. Боб проводил ее глазами, да так и остался стоять раскрыв рот, глядя во след девушке.

– Ну вот, а ты говорил, что тебе худышки не нравятся! – хохотнул я.

– А? – спросил Боб, не отрывая взгляда от удаляющейся девушки.

– Вот это и есть магия бардов, – пояснил я. – Здесь что важно? Важно определить болевую точку человека, уметь чувствовать его природу, его тайную сущность. Старина Григор часами заставлял меня вглядываться в людей, пока под их личинами не начинали проступать их подлинные сущности, уж не знаю, на самом ли деле или это были галлюцинации от переутомления. Я видел в дряхлых стариках могучих воинов и грязных свиней в благородных лордах – призрачные, полупрозрачные лики, которые словно бы просвечивались сквозь их лица. А затем нужно подобрать подходящую приманку для каждого человека. Для воина – азарт битвы и слава победителя, для свиньи – сытная жратва, деньги, золото. Для каждого – своя песня, для каждой песни – свой мотив, который задевает самые глубокие струны души человека. Воин в перезвоне струн должен слышать звон мечей, а купец – звон золотых монет. Мелодия оплетает слушателя, словно бы просачивается в его мозги, и вот, когда глаза у него уже загорелись, он услышал вожделенные звуки, ты вплетаешь в песню приказ. Он не должен звучать как приказ, но восприниматься должен именно так. Вот взять тебя… Эй, Боб, да ты меня совсем не слушаешь!

Боб наконец повернул лицо ко мне, но мысленно, похоже, был очень далеко. Секунду он смотрел на меня непонимающими глазами, затем тряхнул головой и спросил:

– Как ты это сделал?

– Я тебе как раз и объясняю, – сказал я и обратил внимание, что к нашей беседе прислушиваются и стоящие поблизости торговцы, и кое-кто из покупателей. Некоторые из них снисходительно улыбались, поглядывая на Боба, за спиной я услышал шепот: «Бард зачаровал… Проняло парня!» – Ты сам говорил, что очень хорошо относился к маме, а значит, все, что с ней связано, для тебя хорошо. Вот я и сплел воедино: худенькую девочку, постаравшись подчеркнуть ее достоинства – стройная, изящная, – и что-то связанное с твоей мамой – материнский голос. Мелодия плавная, убаюкивающая, похожая на колыбельную, на такую не реагируют только очень тупые люди или отпетые негодяи, а ты – не то и не другое. И как бы между прочим, речь в песне идет о «взглядах влюбленных моих», вот ты и впился в нее глазами.

Боб снова встряхнул головой:

– Ну, ты даешь! Хоть бы предупредил, что ли!

– Да ладно, пойдем! – усмехнулся я. – Будет на твоем веку еще много девчонок! Я тебе такую зачарую, что только пальчики оближешь!

– Меня ему зачаруй! – крикнула толстая торговка, в годах, но с игривыми огоньками в глазах за прилавком напротив. – Вон какой парень! Я его до смерти заласкаю!

Боб при этих словах густо покраснел, насупился и начал шумно дышать через нос.

– Эй, бард! – крикнул торговец, у которого Боб купил солонину. – Ты куда? А песню допеть?!

– А-а! – засмеялся я. – Конечно! Только я вам лучше другую спою. – И скосив глаза на толстуху-торговку, запел:

Ой, огня во мне немало,

Пусть и рано отцвела!

Обожгу тебя пожаром,

Оставайся до утра!

Буду нежной, как голубка,

Буду хитрой, как змея!

Припади ко мне на грудки,

Радость грешная моя!

Торговцы начали ржать, поглядывая на толстуху, а та, демонстративно подбоченясь, сделала театрально независимое лицо. Народ веселился, мы потихоньку продвигались к выходу, на ходу кто-то из торговцев передал Бобу пару яблок, еще кто-то – каравай хлеба. Закончив песню, я вернул мандолину в ее походное положение – за спину, и подмигнул Бобу:

– Пускай бабуля сегодня своего старичка порадует!

Боб в ответ понимающе ухмыльнулся и вдруг стал серьезным:

– Слушай, Жюль, а та девушка… Ты никак узнать не можешь, где она живет?

Я только вздохнул в ответ.

Когда мы вернулись в свою комнату в гостинице, постоялый двор и улица перед ним были как-то подозрительно пусты. Риголан стоял у окна, скрестив руки на груди, на столе стояла грязная посуда с остатками трапезы, а на лавке у стены, застеленной ковром, глубоким сном спал встреченный нами сегодня маг.

– Его зовут Джонатан, – указывая взглядом на спящего, сказал Риголан. – Он самый настоящий парсикамский маг. И у нас из-за него будут проблемы.

в которой Жюльен и его спутники снова встречаются с агентом тайной полиции бароната, наконец покидают Регентролл и узнают историю бездомного мага Джонатана

Риголан рассказал, как после нашего ухода в комнату принесли обед, и оборванный маг прямо-таки набросился на еду. Риголан не был голоден, но в любом случае просто не успел съесть много – маг метал пищу с такой скоростью, так жадно, будто его год не кормили. С набитым ртом он пытался благодарить Сына Тени, пытался представиться – Риголан разобрал только, что зовут мага Джонатан. Лицо мага после сытного обеда немного посветлело, но глаза тут же начали слипаться от усталости. Вроде бы обращаясь к Риголану, но называя его почему-то то Освальдом, то Зихером, маг бормотал что-то себе под нос. Темный эльф понял не многое из этого бормотания, но было похоже, что несколько месяцев назад маг покинул Парсикам «из-за этих завистников» и отправился в скитания по свету. Но будучи абсолютно неприспособленным к реальной жизни, маг очень быстро потерял все деньги, что у него были, по дешевке продал все ценные вещи, которыми обладал и с которыми мог расстаться; например, свой магический посох даже в крайней нужде маг ни за что не выпускал из рук. Зарабатывать ярмарочными чудесами и исцелением страждущих маг Джонатан не мог – как мы уже знали, у него была другая специализация. Наняться к какому-нибудь властителю, ведущему войну, маг либо не смог, либо даже не пытался. А просить милостыню ему не позволяла гордость. В результате боевой маг Джонатан к тому времени, как пешком дошел от границ Парсикама до Регентролла, обнищал, истощал и обтрепался.