Сколько волка ни корми - Карина Володина

и почему-то легко у него это получается, не сопротивляется Сивер. Наверное, от растерянности. Не знает Вран, чем растерянность эта вызвана. Да и нет ему дела до Сивера сейчас.

— Пояс не может не действовать, — слышит Вран голос Баи негромкий. — Вран, только под ноги смотри. Пожалуйста.

Не останавливает Врана никто, не хватают его больше за руки. Вран ещё несколько шагов делает, хрустит что-то под его сапогом; совсем недавно от звука подобного Вран бы мигом камнем на месте застыл — но сейчас не застывает. Смотрит на него русалка — всё так же потерянно, всё так же неверяще. Не русалка на него смотрит — Латута. Голая, замёрзшая, вся водой остекленевшей покрытая. Знает Вран, что русалки кем угодно притвориться могут, лишь бы тебя за собой увести, лишь бы под воду тебя заманить, — мелькает эта мысль в его голове, но тут же другой смывается: разве понял бы тогда Вран, что обманывают его? Разве не должна русалка песни свои петь продолжать, разве не должны они Врану перезвонами соловьиными казаться, а прыжки её по льду бешеные в танцы самые изящные и соблазнительные превращаться?

Начинают у Латуты губы дрожать.

Вран на бег срывается.

— Вран! — раздаётся голос Баи за спиной. — Осторожно!

Но что-то неведомое Врана вперёд гонит — не проваливается Вран никуда, на льду не растягивается. Подбегает он к Латуте, всё в глаза ему отчаянно глядящей, останавливается — и не знает, что делать дальше. Лежат у него в сумке тряпки какие-то женские, Баей ему принесённые, лежит мясо сушёное — хотел Вран русалке подарки эти преподнести, как девки деревенские делают, дружбу ей свою показать, намерения добрые — да только не русалка перед ним стоит, а как раз эта девка деревенская. Зелейница, от холода посиневшая, взглядом на него безумным и испуганным уставившаяся — как ребёнок малый, в лесу заблудившийся.

— Латута, — бормочет Вран. — Ты что здесь… Латута, милая, ты как здесь оказалась? Бабка совсем с ума сошла, уже зимой тебя за кореньями проклятыми посылает? А одежда твоя где? Заплутала ты?

— Дерьмо, — слышит Вран выдох Сивера.

И звучит голос Сивера так, будто понял он что-то.

А вот Вран ничего не поймёт.

Не отвечает ему Латута, только в глаза своими глазами оленьими таращится. Забывает Вран, что это она вчера птицей резаной кричала, всю деревню на его побег созывая, забывает, сколько гадостей забавы ради она ему наделала, в голове его только одна мысль бьётся: как? Как попала сюда, как без одежды оказалась, как столько в лесу зимнем продержалась? Никогда бы Вран не подумал, что с головой у неё не в порядке что-то, что с ума она так от переживаний сойти может — с другой стороны, а как тут не сойти, если одна на болоте она застряла, и кто знает, сколько времени уже здесь проторчала?

Стаскивает Вран с себя тулуп поспешно, пояс сдёргивая, вспоминает мельком, что защищает его этот пояс, что не стоит ему этого делать — но вновь никто его не останавливает, вновь не подбегают к нему, в пояс обратно насильно затягивая.

— Ну что ты, — Вран торопливо тулуп на плечи латутины накидывает, — что ты молчишь, милая? Поговори со мной, хоть слово мне скажи. Давай руку свою сюда, согреем мы её сейчас, ну ж…

Берёт её Вран за руку, в рукав пытаясь вдеть — и отдёргивает пальцы тут же, выругавшись от неожиданности: ошпаривает её кожа его холодом нестерпимым, таким, что, кажется, ещё мгновение пальцы подержишь — и отломятся они, в чистый лёд превратившись.

Вран ещё раз пробует — то же самое. Молчит Латута, не жалуется, не причитает, вообще ничего не говорит. Только в глаза его смотрит и смотрит.

Ладно, Вран по-другому попробует.

— Совсем задубела ты. — Он быстро шапку с головы своей стягивает, на голову Латуты кое-как нахлобучивает — волосы её распущенные, пусть и в паклю ледяную превратившиеся, не такие холодные, как кожа. — Зачем волосы распустила? Согреться пыталась? А ленту для косы куда выбросила? Мать тебя за неё наругает, только летом же новые ленты для вас всех выменивали. Ты руку поднять хотя бы можешь? Нет? Давай мы затянем тебя тогда потуже, чтобы потеплее тебе…

— Нет, — внезапно головой Латута мотает, когда Вран за пояс хватается, чтобы тулуп как следует запахнуть. — Нет, нельзя мне. Возьми… возьми обратно…

— Почему это — нельз…

В мгновение ока Латута от тулупа избавляется и шапку с головы сбрасывает — стремительны движения её, ничуть на движения девушки, от холода околевшей, не похожи. Падает на лёд тулуп почти, а Латута его у самой земли ловко подхватывает.

— Возьми. — Тулуп с шапкой в грудь Врана упираются. — Возьми… Только дай…

Не договаривает Латута, вдруг в тулуп его носом зарывается, запах жадно вдыхая.

И замечает Вран: нет пальца у неё на правой руке безымянного, лишь обрубок короткий торчит.

Неужто от холода отмёрз?.. Но как — ещё ночью же в деревне была, не могут же пальцы от холода так быстро отваливаться…

Отрывается Латута от тулупа, снова Врану его протягивает.

— Пахнет, — говорит она — и улыбается безмятежно, с задумчивой мечтательностью. — Домом пахнет… Волчонок ко мне пришёл, запах дома принёс… Слышала в матери, как о волчонке говорили — вот как вырос уже… И я выросла…

Смотрит Латута на руки свои, снова растерянность в глазах её появляется — будто впервые их видит, будто что-то другое увидеть хотела.

— Выросла… — вторит она самой себе негромко. — И Латута выросла…

Вран сглатывает. Мысль ему одна в голову приходит: а что, если Латута ещё ночью заплутала, что, если ночью на поиски его всё-таки вся деревня вышла, что, если поставили напарником Латуте Деяна какого-нибудь бестолкового, а он её в темноте ночной и потерял? Что, если Вран во всём этом виноват?

— Латута — это ты, — мягко говорит ей Вран. — Латута, милая, ты меня узнаёшь? Вран это, виделись мы вчера ещё, у частокола рядом стояли, у дома твоего. Давай я тебя туда и…

— Не стояли, — так же мягко ему Латута отвечает. — Не виделись. Не узнаю… И не Латута я. Не снимай пояс этот, пока волком не станешь. Пояс тебя бережёт.

В конец у неё в голове всё перепуталось, о волках открыто говорит, ни «серыми», ни «лютыми» их не называет — похоже, и правда за ним в лес вчера побежала, о рассказах его думая, вот они в сознании её и отпечатались, всё остальное вытеснив. Нехорошо Врану становится. Совсем нехорошо.

— Латута, — голос Врана вздрагивает, силком