Дама разбитого сердца - Наталья Александрова

«Нет, просто я не хочу быть единственным идиотом, которого зря разбудили этой ночью».

Так вот, две недели назад меня вызвали не зря: женщина действительно умирала. На вид ей было далеко за восемьдесят, она лежала на высоко взбитых подушках с закрытыми глазами, и единственным признаком жизни были мелкие, суетливые движения ее левой руки. Она словно что-то перебирала пальцами на одеяле, то ли пересчитывала какую-то невидимую мелочь.

Старуха выглядела чистой и ухоженной, в комнате не было того ужасного запаха, который часто присутствует в доме умирающего – только легкий химический запах лекарств. Меня встретила женщина лет шестидесяти, я принял ее за дочь, но после понял, что ошибся. Эта женщина подошла к постели умирающей и громко сказала той:

– Тетя Шура, он пришел! Адвокат, которого вы просили!

Старуха открыла глаза. Глаза были желтые и живые, особенно живые на ее безжизненном, пергаментном лице. Я приблизился и наклонился к ней, готовясь выслушать ее последнюю волю – что-нибудь вроде «золотое колечко с желтым камушком отдать племяннице Маше, а сережки – соседке Нюсе».

Но ухаживающая за ней женщина прикоснулась к моему плечу и негромко проговорила:

– Тетя Шура не может ничего сказать. Ее разбил паралич, и она лишилась речи.

– Зачем же вы меня вызвали? – Я был раздосадован: время мое дорого, а здесь я, похоже, совершенно не нужен.

– Она просила непременно вызвать адвоката.

– Как же просила, если она не может говорить?

Вместо ответа женщина показала мне листок бумаги с кое-как нацарапанными каракулями.

Я снова взглянул на умирающую. Старуха перехватила взгляд своей сиделки и сделала жест живой левой рукой, как бы удаляя ее из комнаты. Женщина обиженно пожала плечами и вышла, что-то пробормотав себе под нос.

Как только дверь за ней закрылась, старуха поманила меня той же рукой и, когда я снова приблизился, стала делать пальцами какой-то непонятный мне жест. В то же время она приоткрывала кривой, перекошенный параличом рот, словно мучительно пыталась что-то сказать, однако у нее выходил только нечленораздельный стон, похожий на мычание.

Утомившись этим усилием, она на какое-то время затихла, прикрыв глаза, и я уже подумал, что все кончено, как вдруг ее веки снова поднялись, и взгляд желтых глаз обжег мое лицо. Старуха очень хотела мне что-то сообщить, это было единственное, что еще было для нее важно, и я наконец проникся сознанием важности ее последнего желания.

Я внимательно следил за ее левой рукой и наконец понял, что она показывает на узенький диванчик, стоявший в другом конце комнаты. Я подошел к этому дивану, следя за жестами умирающей, и каким-то чудом понял, что нужно приподнять покрывавшие его большие подушки.

Под одной из них лежала потертая кожаная папка.

Умирающая показала мне, насколько могла – глазами, живой левой рукой, всем своим неподатливым, почти уже мертвым лицом, что я должен взять эту папку, спрятать ее.

Адвокату приходится иногда иметь дело с очень странными людьми и очень странными желаниями, и я, нисколько не удивляясь, спрятал папку в свой портфель. Увидев это, старуха прикрыла глаза и сделалась вдруг удивительно спокойной, как будто выполнила невероятно важное дело и теперь ее больше ничто не заботит.

Я позвал ее сиделку.

Женщина ничего у меня не спрашивала. Она заплатила за визит, сказав, что умирающая была очень экономна и скопила достаточно денег, чтобы хватило и на скромные похороны, и на такие непредвиденные расходы, чтобы никому не быть в тягость.

– Да у нее, считай, и нет никого из родных, – тихонько вздохнув, добавила она, – только Вовка, паразит… так он ее, считай, и угробил…

На мой вполне естественный вопрос она объяснила, что Вовка – это внучатый племянник Александры Никодимовны, что он иногда заходил к своей престарелой тетке в надежде на то, что та оставит ему свою квартирку. Но сам по себе он парень никудышный, а в последнее время и вообще связался с настоящими бандитами. Сама рассказчица – а звали ее Лида – не была со старухой в родстве, она приходилась дочерью старинной подруге тети Шуры, Анне Алексеевне, с которой старуха прожила в одной квартире лет сорок, если не больше. Лида часто навещала Александру Никодимовну, а с тех пор, как та слегла, постоянно жила при ней и ухаживала, как могла.

– И ничего мне не надо, – тут же добавила женщина, подумав, что я могу усмотреть в ее действиях корысть, – кому она квартиру свою оставит, меня нисколько не касается!

Я ей на это ничего не сказал, и Лида продолжила:

– Недавно пришло тете Шуре письмо. Я его из ящика достала, принесла, потому и видела, а так бы и глядеть не стала, у меня нет такой привычки. Письмо потертое, будто долго его таскали, и адрес рукой тети Шуры написан, а поверх адреса – штамп фиолетовый: «Адресат неизвестен». Так что, выходит, тетя Шура кому-то письмо послала, а оно ей вернулось. Я письмо-то на тумбочку положила и забыла про него, а тетя Шура меня попросила в магазин сходить за чаем и сахаром. Только возвращаюсь я из магазина, а из квартиры крики несутся, будто там двое ругаются. Слышу, вроде Вовкин голос. Кричит: «Все равно расскажешь! Я тебя заставлю!» Не успела я дверь открыть, а навстречу мне Вовка выскочил, злющий, как собака бешеная. Морда вся красная, а глаза горят! Оттолкнул меня, чуть с ног не свалил, и поскакал по лестнице, как козел. Я испугалась, в комнату вбежала – а тетя Шура на полу лежит, глаза выпучила, на губах пена, и левой рукой так вот шевелит, как и сегодня. Рядом с ней конверт лежал, тот, что я из ящика принесла, только уже разорванный. Я-то на него и не посмотрела, бросилась скорее к тете Шуре, на кровать ее подняла, помочь пыталась, а она уж и не говорит. Вызвала тогда «Скорую», еле дождалась – сами знаете, как они к старухам ездят. Но все-таки приехали, посмотрели и говорят, что инсульт у нее был и надо в больницу. Но я-то знаю, как в больнице со старухами обходятся, и не отдала. Сказала врачу, что сама буду здесь за ней ухаживать. Ну, он под мою ответственность и оставил, ему-то что, только забот меньше. Уж когда «Скорая» уехала, я догадалась, как дело было: Вовка небось к тете Шуре притащился, увидал то письмо и по подлости своей прочитал. А бабушка-то его заметила, рассердилась очень, что письма ее читает, и вышла у них большая ссора. Ну, а старому-то человеку много ли надо? От расстройства у нее паралич-то, видно, и приключился. Я даже, грешным делом, подумала, не пристукнул ли Вовка старуху, да доктор, когда ее осматривал, ничего такого не сказал. Видно, просто от расстройства ее разбило. Ну вот, а потом уж, дня через три, тетя Шура стала беспокоиться, словно чего-то просить. Я догадалась дать ей бумагу и карандаш, она и нацарапала кое-как, чтобы пригласить адвоката… я думала, насчет квартиры своей хотела распорядиться… – И Лида выжидающе посмотрела на меня.

Я выслушал Лиду и спросил, сохранила ли она то письмо, которое послужило причиной роковой ссоры.

– Нет, – она пожала плечами, – видно, Вовка это письмо унес, на полу только пустой конверт остался. А вообще, если вы хотите что-то про тетю Шуру узнать, вам надо с мамой моей поговорить.