Исповедь молодой девушки - Жорж Санд

— Я уже сказала вам, Фрюманс, что это я вывожу ее прогуляться, как козу в поле, и что без меня она сразу потеряется, как носовой платок.

— А Женни не знает этого?

— Нет, ясно себе она этого не представляет. Когда я отправляюсь куда-нибудь с мисс Эйгер, та проявляет обо мне необыкновенную заботу: раз двадцать повторит, не забыла ли я свою вуаль и перчатки, а сама забывает все на свете, кроме…

— Кроме чего?

— Кроме своих романов.

— Она любительница читать романы?

— Она не читает ничего другого.

— Но вас-то она ведь не заставляет их читать?

— Нет, — ответила я, слегка покраснев, — она прячется от меня, чтобы упиваться ими в уединении.

Фрюманс увидел, что я покраснела, и ласково стал меня расспрашивать. Лгать я не умела и призналась ему, что читаю все романы мисс Эйгер одновременно с нею, и перечислила ему все названия, на что он вполне мог бы мне ответить: «Пусть меня повесят, если мне знаком хоть один из них». Но так как под его искренностью таилось много тонкости, он сумел понять, что я увлеклась этой беллетристикой и если до сих пор еще не поведала Женни о небрежном отношении гувернантки к своим обязанностям, то потому только, чтобы не лишиться этого запретного, но столь притягательного чтения.

Сперва Фрюманс решил дать мне понять все ничтожество и опасность этих романов, но, не зная пока, удастся ли ему отторгнуть меня от мисс Эйгер, он прибегнул к более действенному средству.

— Я не знаю этих книг, — сказал он, — но почти уверен, что в них не найдется ничего полезного и поучительного для девицы ваших лет. Но раз вы любите чтение, то не лучше ли вам читать хорошие, увлекательные книги? Хотите, я достану их для вас?

— Да, но если это не входит в программу отупляющей системы образования мисс Эйгер, она их у меня отберет. Она крепко держится за свои идеи, если им случится взбрести ей в голову.

— Ну хорошо, раз вы тайком от нее читаете ее собственные книги, почему бы вам заодно не читать те, которые предлагаю вам я?

Это была блистательная мысль, и я сразу согласилась с ней.

— Тогда до воскресенья, — заключил Фрюманс. — На этой неделе я поеду в Тулон, поищу там эти книжечки в карманном формате и привезу вам. Женни будет вашей наперсницей, а вы прекрасно знаете, что она не предаст вас. А теперь, — добавил он, — потолкуем о Мариусе. Причинил ли он вам какое-нибудь горе, против которого нужно было бы попытаться найти лекарство?

— Нет, — возразила я, — Мариус сейчас очень любезен со мною. Он уже не так деспотичен, как раньше, и я, со своей стороны, не могу на него пожаловаться.

— Так в чем же дело?

Я не знала, что ответить. Мариус, конечно, не усугублял мою обычную скуку, и моя помолвка с ним нисколько не волновала меня. Еле-еле мне удалось ответить Фрюмансу. Я объявила (и, говоря это, сама убеждала себя в этом), что хотела бы видеть в Мариусе нежного брата, а нашла в нем лишь безучастного приятеля.

— Он не доверяет вам? — спросил Фрюманс.

— О, нет, я его поверенная, потому что я рядом с ним, а ведь нужно же о чем-то говорить. Но изливать свою душу ему незачем, он никогда не любит и не ненавидит, сердце у него ледяное.

Я выжимала из себя эти фразы, потому что нужно же было что-то говорить. Фрюманс воспринимал их так же, как я сама. Я искала повод для печали, чтобы возвыситься и заблистать в собственных глазах. Он же верил в действительное горе и с самым серьезным видом утешал меня, в чем я совершенно не нуждалась.

— Конечно, — сказал он, — Мариус — существо довольно апатическое и легкомысленное. Но он еще так юн, что было бы несправедливо осуждать его характер. Он обладает такими качествами, которым я всегда готов был воздать должное, и если вы действительно его очень любите, то вам следует решительно взяться за устранение его недостатков, впрочем, не слишком резко упрекая его за них. Его легко обидеть: это объясняется ложным положением, в котором он находится. Он, считавший свою жизнь обеспеченной в силу своего происхождения, вынужден теперь полагаться только на себя. Вероятно, для человека это истинное несчастье — вдруг убедиться в том, что существует нечто и за пределами его нравственной личности, но вы его перевоспитаете, откроете ему глаза и постепенно, может быть через несколько лет, за вашу заботу о нем и добрые советы он наконец почувствует к вам благодарность, которой вы заслуживаете. Вы ощущаете все слишком обостренно, мадемуазель Люсьена, но не будьте слишком восприимчивой, избыток чувств может сделать вас несправедливой. А теперь поднимемся снова к домику священника, и вы поедете домой, чтобы обнять Женни и вашу добрую бабушку. В этом отношении вам очень повезло — у вас две нежные матери. Подумайте же о тех, у кого нет ни одной!

Мы вернулись в домик священника, где мисс Эйгер повествовала аббату Костелю о Везувии, Ледовитом океане и Пик-дю-Миди. Фрюманс помог мне вскарабкаться на Зани и предупредил, чтобы на спуске с горы я не мчалась галопом и даже не ехала рысью. Меня так и подмывало не послушаться его, но я видела, как он следит за мной, пока я не скрылась из виду, и как он снова появлялся то на одной, то на другой скале, как бы для того, чтобы еще хоть разок бросить на меня взгляд. Я была польщена таким вниманием Фрюманса и с тех пор стала относиться к нему вполне серьезно.

«У меня теперь есть настоящий друг, — говорила я себе. — Я не одна на свете».

Каким я была неблагодарным существом! Я была, очевидно, уже пресыщена редкостной любовью Женни или привыкла принимать ее как должное. Мне необходимо было что-то новое, и я нашла его в старой, уже забытой мною дружбе Фрюманса.

Женни долго не могла решить — поехать со мной в Помме или нет, и меня это очень удивило. Пришлось сказать ей, что Фрюманс хочет поговорить с нею обо мне и что жизнь моя протекает отнюдь не так безмятежно, как она себе это представляет. Когда я увидела, что она заволновалась, я уклонилась от дальнейших объяснений, сказав, что это уж дело Фрюманса. Наконец она решила поехать, после того как заручилась обещанием доктора позавтракать с бабушкой и побыть с нею до нашего возвращения.

Когда мы завтракали вместе со священником, Фрюманс вдруг сделал мне знак выйти с его дядюшкой в сад, а сам целых полчаса беседовал с Женни. После этого он вернулся ко мне, а священник ушел. Лицо Женни выражало спокойную решимость. Фрюманс был растроган, глаза его ярко блестели. Он взял меня за руки, обвил ими шею Женни и сказал:

— Любите ее по-настоящему, ибо, кроме вас, у нее в жизни нет больше ничего.

— Господин Фрюманс прав, — подхватила Женни, целуя меня. — Вы всегда были и будете для меня превыше всего. Но почему же вы не признались мне, противная девчонка, что эта англичанка вам так неприятна?

— Я же тебе это говорила, Женни. Но ты мне отвечала: «Вы поладите между собою». Теперь ты наконец видишь, что пришлось вмешаться Фрюмансу.