Не промахнись, снайпер! - Владимир Першанин

— Ну, вот, черти они и есть черти, — не желая спорить с ранеными, свернул газеты батальонный комиссар. — Желаю всем скорого выздоровления, вас ждут боевые товарищи.

— А меня кто ждет? — отозвался другой раненый, неподалеку от меня, задрав одеяло и показывая культи ампутированных ниже коленного сустава ног.

— Семья, заслуженный отдых, уважение всех советских людей, — выдал готовый ответ комиссар.

Я не хочу изображать политработников в негативном свете. В полку у нас был неплохой замполит, в батальоне, правда, трусоватый, но вполне доброжелательный. Ни тот, ни другой, насколько я знаю, не цеплялись излишне к людям. Но у нас всех в палатке госпиталя вызвала неприязнь дежурная речь, которую отбарабанил комиссар, и особенно его внешний вид. Командирская суконная гимнастерка и галифе, начищенные юфтевые сапоги, медаль «За боевые заслуги» и распахнутая меховая безрукавка. Практически ни в одном кинофильме, хоть советских времен, хоть времен «демократии», не показывали, как выглядели мы, окопники сорок второго года.

В прожженных у костров или печки шинелях, вывалянных в грязи, которую невозможно отскоблить. Затертые штаны, обмотки, ботинки, затянутые проволокой или кусками расплетенного телефонного провода. Шнурки быстро сгнивали, поэтому выходили из положения, как могли. Чтобы спастись от холода, надевали по несколько пар белья и телогрейки. В куче одежки было трудно передвигаться, зато очень уютно чувствовали себя вши.

Новички от укусов вшей первое время не могли спать, затем привыкали. Кто выдумал сказку, что на войне не болели? С наступлением осени почти все ходили простуженные. Особенно часто случалось воспаление мочевого пузыря, когда каждые полчаса, а то и чаще нестерпимо накатывала потребность помочиться. Не всегда успевали расстегнуть пуговицы, все текло по ногам.

От расчесов (чертовы вши!) появлялись язвы, которые не заживали неделями. Когда встали в оборону на Дону, первое время больных отпускали на пару-тройку дней в лазарет. Поздней осенью командиры ополовиненных рот уже не имели возможности отпускать людей лечиться. В обороне зияли прорехи по сотне и больше метров. Спасибо, когда ребятам с высокой температурой давали просто отлежаться в землянке. Вместо них дежурили товарищи, вышагивая ночами по траншеям.

Была война, и жаловаться тут нечего. Принимали все как должное. Возвращаясь из засады, мы с Веней Малышко стягивали с передышками друг с друга мокрую одежду. Суставы после двенадцати часов «охоты» и неподвижной лежки на земле не гнулись. Нытье никем не приветствовалось, а лучшим сочувствием была кружка горячего чая (отвара из травы) и место у печки, которое освобождали на часок, чтобы мы прогрелись.

Я не рассказываю ничего нового. Просто с каких-то пор меня стало тошнить от вида бодрячков-героев, гуляющих из фильма в фильм («Под ливнем пуль», «На безымянной высоте» и т.д.) в новеньких сапогах, гимнастерках, с орденами-медалями и сказочными автоматами, в которых никогда не кончаются патроны. Ну а фрицы валятся, как снопы. Умудрились даже сделать боевик из трагической повести «Звезда» Эммануила Казакевича о разведчиках.

Ну, ладно, возвращаюсь в брезентовую палатку эвакогоспиталя.

Когда вновь поступившие раненые приходили в себя, как правило, их расспрашивали, кто, где служил, о последних новостях. Хотя дивизия не такое уж крупное подразделение, но в госпитале иногда встречаешь кого-то из однополчан.

— Снайпер, значит?

— Снайпер, — кивал я.

— Много итальяшек нащелкал?

— Двадцать восемь подтвержденных.

Некоторые не понимали смысл слова «подтвержденные».

— Это которые наповал, что ли?

— Нет, только те, кого видели свидетели. Ну, как падал или на земле лежал.

— Хочешь сказать, что ты не три десятка, а полсотни перебил?

Звучал голос кого-то из ехидных, въедливых старожилов. Как ни расписывай, а многие красноармейцы гибли и получали ранения, не успев уничтожить ни одного врага. А тут сразу двадцать восемь! Целый взвод. Но о снайперах, особенно сталинградских, много писали в газетах. Те валили по сотне фрицев и больше.

— Ничего я не хочу, — огрызнулся в ответ. — Двадцать восемь в листе учета засчитали, вот и все. Двадцать девятого стрельнул, а когда отходил, получил пулю в ляжку.

Разговор переключился на ранения. Самыми опасными считались ранения в живот. С ними обычно отправляли в стационарные госпитали, но в нашей палатке лежали двое-трое уже прооперированных красноармейцев. За ними постоянно наблюдала медсестра, часто приходил хирург.

Не слишком разбираясь в медицине, я понял, на какой зыбкой грани держится жизнь людей, получивших осколок или пулю в живот. Даже удачно сделанная операция не давала гарантии от осложнений, часто переходящих в перитонит. Тогда я впервые услышал слово «антибиотики» (пенициллин), которые эффективно снимают воспаление. Но это было дорогое лекарство, производимое в Англии и Америке. К нам пенициллин не поступал. Лечили, чем могли.

Одному из раненных в живот стало плохо, поднялась температура, и его унесли. Кажется, он вскоре умер. Страшно было смотреть на молодых ребят с ампутированными руками, ногами. Настроение у многих, особенно молодых, оставалось подавленное. Те, кто потерял сразу обе руки или ноги, нередко срывались, кричали, что лучше бы им дали умереть. Бойцы постарше воспринимали увечья более хладнокровно. Выжили, а это главное. Работу можно всегда найти. Помню, сельский мужичок, с отрезанной по локоть рукой и покалеченной кистью на второй руке, заявил:

— У меня трое детей. Вернусь, четвертого с женой заделаем.

— Чем кормить их будешь? — спросил кто-то.

— Ну, уж не милостыню просить. Пастухом пойду. Кнут к руке привяжу и управлюсь. Или почтальоном попрошусь, буду письма от вас разносить.

— Или похоронки…

На тех, кто выписывался снова на фронт, смотрел с жалостью.

— Эх, ребята, не завидую вам, войне конца-края не видно.

— Себе позавидуй! — осаживали его, кто поязыкастей.

Другой, с двумя оторванными пальцами, рассуждал:

— Лучше бы три отбило, тогда бы точно комиссовали.

— Дожидайся! Пока руку или ногу не оторвет, будешь воевать.

— От войны не уйдешь. Но уж очень все у нас по-дурацки получается.

— За успехами под Сталинградом следили внимательно, однако победоносный тон газетных сообщений вызывал недоверчивые ухмылки. Год назад, когда немцев от Москвы гнали, тоже радовались, а с весны до осени снова драпали. Неизвестно, чем нынешняя зима кончится. Разные встречались люди. Я подружился с Лукьяновым Никитой, парнем из Липецка. Его ранили во время атаки, пулеметная очередь пробила обе ноги. Когда он попытался отползти к своим, получил третью пулю в руку. Рассказывал, что пролежал в снегу часа четыре, сумел кое-как перевязаться. В сумерках, на карачках, помогая себе здоровой рукой, выполз из зоны обстрела. Вовсю ругал санитаров: