Башня. Новый Ковчег - Евгения Букреева

Павел, загораживая друга от её тумаков. А Борька, выглядывая из-за Пашкиной спины, хитро и виновато улыбался:

— Правда, Ань. Я ж не нарочно, Ань.

Иногда Анне так не хватало их обоих, но те Борис и Павел остались в прошлой жизни. В том мире, который ещё не перевернулся…

Сегодня у неё был только Борис. А Павел… Нет, вряд ли она смогла бы, даже если бы очень этого хотела (а она хотела), выкинуть его из головы. Слишком значимое место он занимал когда-то в её жизни. Оставалось только одно — загружать себя до умопомрачения работой, чтобы отвлечься, чтобы не думать. Но сейчас, вынужденно застряв наверху, оставив на время больничные заботы, свой спасительный якорь, она постоянно мыслями возвращалась в прошлое.

Эти две недели вымотали её окончательно. Она боялась случайно столкнуться с Павлом: в коридорах, на лестнице, у дверей кабинетов. Ходила и оглядывалась. И лёжа ночью без сна на своей узкой девичьей кровати в квартире, где прошло её детство и юность, и разглядывая потолок, она вспоминала Лизу, и весёлого, смеющегося Пашку, и папу, живого, здорового, такого… понимающего.

Анна злилась. Старалась заставить себя думать о другом, важном, насущном, о больнице, о людях, которым она нужна, и всё равно раз за разом мысленно переживала те события, которые навсегда перевернули её жизнь.

Отчасти поэтому Анну вдруг «вынесло» в сегодняшнем разговоре с Борисом. И неожиданно пришло решение, то самое, которое привело её сюда — к дверям Пашкиной квартиры. Она даже знала, что она ему скажет, знала, но, когда Павел открыл ей дверь, все заготовленные по пути слова вылетели из головы и разлетелись — разбились на мелкие кусочки, наткнувшись на его удивлённый взгляд.

— Ты?

Серые пасмурные глаза были всё те же, но красивое лицо как-то затяжелело, и эта тяжесть придала чертам резкость и жёсткость. Павел сделал шаг вперёд, и она почувствовала в этом шаге смутную угрозу. Но он справился. Привычным и таким знакомым Анне жестом взъерошил короткие светлые волосы, и отступил назад, открывая перед ней проход.

— Проходи.

Он хотел ещё что-то сказать, но не успел — из глубины квартиры настойчиво и призывно зазвонил телефон. Павел быстро и с каким-то облегчением извинился и поспешил к себе в кабинет.

Оставшись одна, Анна огляделась и замерла. Гостиная, до боли знакомая, надвинулась на неё призраком из прошлого. Она почувствовала, как стремительно отступает время, откатываются назад четырнадцать лет, срывая с неё, словно кожу, кокон защиты, который она так тщательно выстраивала все эти годы. Анна зажмурилась, до боли закусила нижнюю губу. Потом резко и широко распахнула глаза. И явственно услышала заливистый детский смех. Откуда-то из коридора или из детской. Чистый, высокий, звонкий. И громкий топот маленьких ножек по вымытому до блеска полу. И следом голос Лизы:

— Ника, стой! Стой, я кому сказала, маленький чертёнок!

И снова смех. Смех её сестры.

По спине пробежал холодок, что-то сдавило грудь, и невидимые холодные руки легли на горло. Анна чувствовала прохладу чужих и равнодушных пальцев. Память, от которой она так долго и упорно бежала, все эти годы жила и ждала её здесь — в этой огромной и чужой квартире. В вещах, которые лежали и стояли так, как их когда-то положила и поставила Лиза. В цвете и фактуре стен, в люстре, в шторах, даже в солнечных лучах, пробивающихся с террасы через приоткрытую дверь и французские окна — рыжих, огненных, как сама Лиза.

В этом доме всё дышало её сестрой. Не было нужды заглядывать в другие комнаты — Анна уже знала, что там её встретит то же самое. Пашка, то ли дурак, то ли мазохист, берёг любую мелочь, в которой таилась даже не часть, а тень, кусочек тени Лизы. Анне захотелось убежать. Куда угодно, только подальше от этого склепа, где звучал, не переставая, Лизин смех, сотканный из звонких солнечных нитей.

Она услышала шаги за спиной, чёткие, уверенные, и смех Лизы и топот детских ног разом оборвался. Даже если б Анна не стояла сейчас в квартире Павла, она всё равно угадала бы его шаги. Это Борис подкрадывался мягко, по-кошачьи, вырастал, пугая, из-за спины, а Павел везде и всюду входил не таясь. По-хозяйски. С той мужской уверенностью в собственной правоте, которая одновременно и злит, и обезоруживает. Анна обернулась. Павел стоял, широко расставив ноги, убрав руки в карманы брюк, смотрел на Анну внимательно и изучающе.

— Не ожидал, что тебе хватит смелости сюда прийти.

— Но тебе же хватает смелости здесь жить.

Кровь отлила от лица Павла. Она не видела, а скорее угадала, как сжались в кулаки его пальцы. Но он по-прежнему не двигался с места. Внутренний голос уже не шептал — кричал ей: «Уходи! Развернись и уходи! А Пашка… Пашка пусть остаётся здесь, в этом мавзолее, со своими призраками». Внутренний голос был, конечно, прав. Вот только… только призраки у них с Павлом были общими. И осознание этого придало ей решимости и какой-то дурацкой, безудержной отваги.

— Ну и как тебе, Паша, здесь живётся? — Анна обвела рукой комнату и, не дожидаясь ответа Павла, продолжила. — Как спится, а, Паша?

Вместе с сарказмом к Анне вернулась и злость.

— Нормально спится, — внешне Павел оставался совершенно невозмутимым.

— А мне вот как-то не очень. Четырнадцать лет как не очень.

Анна развернулась, сделала несколько шагов в сторону окна, выходящего на террасу, но, так и не дойдя до него, остановилась, наткнувшись взглядом на фотографию Лизы. И это неожиданно отрезвило её, отогнало злость и раздражение. Анна физически почувствовала, как горячие тонкие руки сестры обвили её шею, а губы, полные, мягкие, коснулись щеки, едва-едва, торопливо и чутко, и зашептали в ухо: «Анечка, милая, ну не злись, Анечка».

«Да что же я делаю? — мелькнуло в голове. — Что мы делаем? Я ведь не за этим сюда пришла. Не поэтому». И она вспомнила — ради чего она здесь, что она должна сказать. Какие слова нужно произнести, чтобы убедить его наконец-то. А Пашку надо убедить. Надо.

— Знаешь, Паша, я сейчас тебе кое-что скажу. Ты меня выслушай, пожалуйста. Не перебивай. Я долго думала, и я поняла… — она не оборачивалась, но знала, Пашка на неё смотрит. — Я — врач, а знаешь, почему я стала врачом? Из-за мамы. Ты этого не помнишь, вернее, не знаешь. Мы тогда ещё не дружили.

Анна чуть прикрыла глаза.

— Мама заболела как-то вдруг. Во всяком случае мне так помнится. Казалось, ещё вчера она возилась с нами, играла, пела