Что тогда будет с нами?.. - Берта Ландау

– Это Фет.

– «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит», – тоже о том. Всегда это повторяю, когда смотрю на небо, – проговорила Волька. – И еще:

– Лермонтов и Ломоносов, – подтвердил Андрей машинально.

– Наверное, все поэты писали о звездах. Это так все прекрасно, что только стихами можно выразить…

Потом, когда они вышли на берег и сидели на песке, завернувшись в полотенца, Волька снова заговорила о стихах:

– Ты столько стихов знаешь, я больше никого не встречала, чтобы так, как ты, – столько наизусть. Тебе надо было на филфак, а не в мед идти.

– Филологией ничего не заработаешь, – вздохнул Андрей. – Да и не мое это. У нас в роду одни врачи. Достаточно фамилию сказать, и про тебя уже знают, чей ты сын и внук.

– А если не твое – почему учил?

– О, это интересная история! Это, Волчок, педагогический прием, придуманный моей дорогой мамой. Когда мы с братом еще совсем пацанами были, она запрещала нам выходить в Интернет. Думала, что мы деградируем безнадежно. Зависимость и все такое… А мы ныли, выли, прятались – в общем, все равно выходили в Сеть, но скрывались. Родители не теряли терпения и все просекали. В общем, началось противостояние, очень жесткое. И тогда мать придумала. Предложила заключить договор, в результате которого мозги наши не усохнут, а разовьются немерено. Мы, со своей стороны, должны были учить стихи – длинные, полноценные, не какое-нибудь четверостишие. А она, со своей стороны, за каждый выученный стих разрешала нам легально в течение часа пользоваться Интернетом. Мы на радостях сдуру согласились. Думали: выучим в день по два стиха – и все, пожалуйста, два часа в день кайфуй легально. Но поначалу едва-едва получалось один стишок выучить. Не так все просто оказалось. А потом память и правда развилась – на два часа зарабатывали спокойно, а то и на три.

– Да, четкая у вас мама. И что? До сих пор так? Стишки по вечерам читаешь и получаешь Интернет?

– Не, после девятого класса она успокоилась. Сказала: память у вас в порядке. Учите, что хотите. Живите, как нравится. С Интернетом поосторожнее, но теперь решайте всё сами. Я думал, всё забыл уже. А видишь, всплывает. Тебя тоже учить заставляли?

– Нет. У меня как-то само собой. Я любила читать. У меня мама как раз филолог. Переводчик. Ну и она иногда вслух читала. Я люблю поэзию. Очень.

– Мы с тобой нашли друг друга! – торжественно заявил Андрей.

– Да, как-то нашлись… – неопределенно отозвалась Волька.

Он не сказал ей тогда, что тоже когда-то писал стихи, думал стать поэтом, что именно на этом самом месте год назад пришли и к нему стихи о звездах:

Как ему было одиноко в ту ночь, когда пришли эти стихи! Он звал свое счастье. А сейчас оно рядом. И хотел он только одного: чтобы время тянулось медленно-медленно. Чтобы все как-то так устроилось, чтобы им не пришлось разлучаться.

Он думал и о том дне, когда они снова поднялись на их гору. Воля была другая – она все время менялась, открываясь ему по-разному. Он чувствовал ее печаль и ее решимость. Он сделал бы все, чтобы печаль ее развеялась. Он болтал о всякой чепухе, смешил ее. И Воля улыбалась. Он целовал ее, и она обнимала его крепко-крепко.

И, спустившись к морю, она прижалась к нему и сказала:

– Мы скоро расстанемся. Пусть сейчас будет все.

Он уже ни о чем не думал.

И потом вспоминал, как она лежала неподвижно в их бухте, а море плескалось рядом. И все уже было. И ему хотелось обнять ее и уснуть вместе, не думая ни о чем. Но он думал о приливе. И о том, что вода может унести их, спящих. И вдруг она подняла руку – каким-то детским жестом потянулась к нему, как будто просила защитить, укрыть. И он сказал себе, что она – навсегда в его жизни. Он притянул ее к себе и прижался губами к ее губам. Не поцеловал – просто прижался, чтобы поймать ее дыхание, чтобы понять, чувствует ли она то же самое, что и он. Губы ее были мягкими, сладкими, хотя до этого они так долго плавали в море, что, казалось, просолились насквозь. Она не закрыла глаза. Он смотрел, не отрываясь от ее губ, в ее ясные зеленые глаза, гладил ее волосы, чувствовал частое биение ее сердца и понимал, что она – главная часть его существования. Веки ее сомкнулись, только когда они снова стали одним целым. Но он продолжал смотреть на нее и видел ее – другую, какой она никогда не была прежде, – переживающую наслаждение, открыто, без страха и настороженности. Он знал, что, когда он оторвется от нее, это выражение исчезнет, и старался запомнить ее лицо таким, каким оно было в этот момент.

И потом они все не могли отдышаться и разомкнуть объятия. А потом она улыбнулась. Глаза были все еще закрыты, но обычная ее улыбка появилась на лице – улыбка, которой, как ему казалось, она защищалась от внешнего мира. Улыбка эта хранила ее тайну. И он хотел, чтобы тайна ее никогда не была раскрыта. Чтобы она оставалась всегда такой, как сейчас, и такой, какой была несколько мгновений назад – такой меняющейся, как сама жизнь.

Она легко встала и пошла в море, не одеваясь, как будто море было родным ее домом. А он лежал и думал о ней и о своем счастье.

Потом она внезапно оказалась рядом.

– Пойдем? – сказала просто.

И снова она была другая. Чуть дальше, чем была совсем недавно, чуть отстраненнее. Но он принимал это. «Ряд волшебных изменений милого лица». Все тот же Фет. Только сейчас он понял, как это бывает. Лицо любимой менялось и от света солнца, и от игры тени. И от того, что происходило в ее душе. Чувства ее менялись, и светлое лицо ее меняло выражение…

– Я ужасно проголодалась. А ты?

– И я! Хорошо бы наша тетка торговала сейчас.

– Пирожки!

Они поспешно оделись и отправились из своего волшебного мира в обычный мир людей.

И тетка действительно торговала и обрадовалась им, как старым знакомым, и готова была говорить без остановки. А им хотелось быть вдвоем, они быстро расплатились и пошли себе дальше, и Андрей чувствовал, что он абсолютно, безоговорочно счастлив.

И только ночью, оставшись в полном одиночестве, он стал спрашивать себя о том, что с ними будет дальше. Он точно знал, чего хотелось именно ему. Не родителям, не всем остальным, а именно ему. Все просто: он хотел быть с ней. Он хотел ее защищать, хотел делать ее счастливой, видеть ее лицо – любое: радостное, блаженное, сосредоточенное… Видеть – или знать, что наверняка увидит через несколько часов. Им надо быть вместе. Как? Их разделяют не просто улицы, расстояние между ними серьезнее. Если бы у него уже был нормальный заработок, он, не задумываясь, предложил бы ей переехать в Питер. Учились бы вместе. Сняли бы маленькую квартиру… Но сейчас – что он может? Этот вопрос он задавал себе, не испытывая отчаяния, он искал возможности. И они были. Были – потому что с четырнадцати лет он мечтал о полной самостоятельности.