Эвервилль - Клайв Баркер

— Спи, — сказала она ему. — Завтра в путь.

Эта мысль ему, похоже, понравилась, несмотря на пьяную одурь. Когда она выключила свет и вышла из ванной, улыбка все еще бродила у него на губах.

Свое хранилище информации, собранной за пять лет, Грилло называл Рифом. Отчасти потому, что создавалось оно как коралловый риф — из бесчисленных мелких наслоений (по рой мертвых), отчасти потому, что морское название, по мнению Грилло, вполне соответствовало собранию данных, призванных помочь ему проникнуть в море мечты. Но с недавних пор все это перестало ему нравиться. Грилло больше не чувствовал себя хозяином Рифа — он стал его пленником.

Риф жил в памяти четырех связанных в сеть компьютеров, подаренных одним человеком из Бостона. За свои щедроты тот выставил лишь одно условие: сейчас Грилло полу чает возможность занести в компьютеры информацию про самую главную тайну Америки, а потом, когда электронные мозги ее обработают и выдадут разгадку, человек из Бостона узнает об этом первым Грилло согласился. Когда они говорили об этих компьютерах, он сомневался, что такой день вообще наступит.

Теперь Грилло разуверился. Нет никаких вселенских тайн в слухах и сплетнях, которые он терпеливо собирал целых пять лет. Они не имеют смысла ни в общем, ни в частности.

В последние шесть месяцев здоровье Грилло, ни разу не подводившее его за сорок три года, резко ухудшилось. По началу он не обращал внимания на появлявшиеся признаки беды и списывал разбитые кофейные чашки, боль в спине и падение зрения на счет переутомления. Но через некоторое время боль стала невыносимой, и, чтобы ее контролировать, пришлось обратиться к врачу. Там он получил болеутоляющие, в придачу к ним — кучу инструкций, обследования, страх, постепенно перераставший в паранойю, а в конце концов и скверную новость:

— У вас рассеянный склероз, Натан.

Он на минуту прикрыл глаза, не желая видеть сочувствующее лицо врача, но темнота под прикрытыми веками показалась еще хуже. Темнота была клеткой, в ней он остался один.

— Это не смертный приговор, — разъяснил врач. — С такой болезнью люди живут долго, не теряя работоспособности, и я не вижу причин, почему бы и вам не оказаться од ним из них.

— Как долго? — спросил он.

— Не скажу даже приблизительно. У каждого болезнь протекает по-своему. Может быть, тридцать лет…

Сидя там, в тихом маленьком кабинете, Грилло уже знал, что тридцати лет у него нет. Даже близко. Болезнь уже вцепилась в него зубами и теперь будет трепать его, пока не истерзает до смерти.

Но и в столь плачевном положении страсти к информации он не потерял. Он дотошно исследовал природу своей болезни. Он не надеялся ее одолеть, но желал знать, что происходит. Происходило вроде бы вот что: в спинном и в голов ном мозге обнажались нервные ткани. Причину сего процесса пытались найти самые лучшие умы современности, однако точного ответа на вопрос пока что не дал никто. Его болезнь оказалась такой же неразрешимой задачей, как и содержимое Рифа, с той лишь разницей, что она была реально ощутимой. Временами он сидел перед монитором, читал приходившие сообщения, и ему казалось: он чувствует, как зверь по имени Склероз бродит по его телу, пожирая за нервом нерв, за клеткой клетку, и открывавшиеся на экране рассказы о знаках и видениях тоже становились похожи на еще один симптом. Здоровая психика не нуждается в таких фантазиях. Здоровые люди живут в мире возможного, реальность наполняет их.

Иногда он в ярости выключал экран, тешась мыслью, что сейчас вырубит и всю систему, а эти сказки пускай остаются сами по себе, в темноте и безмолвии. Но через некоторое время он снова, как наркоман, возвращался на место и проверял, что случилось на Рифе в его отсутствие.

В начале весны зверь по имени Склероз неожиданно громко заявил о себе, отняв у Грилло за месяц не менее двадцати лет. Ему прописали новые, более сильные препараты, он добросовестно принимал их, потом доктор посоветовал заранее разработать план на случай недееспособности, от чего Грилло решительно отказался. Он ни за что не сядет в инвалидную коляску; он твердо решил. Он выпьет снотворного и уйдет во сне; так будет лучше. Жены у него нет, держаться не за кого, и детей тоже нет, так что не нужно никого растить. Ничего нет, кроме еще одного завтрашнего дня и этих мониторов, где без конца появляются новые сообщения с новыми слухами и новыми сплетниками, которые пре красно обойдутся и без него.

А потом, в начале июня, количество желающих поделиться своими тайнами вдруг необъяснимо увеличилось. Сообщения приходили теперь каждый час. Никакой логической связи между ними Грилло не видел, но их стало столько, что от одного количества можно было сойти с ума.

Примерно тогда Тесла позвонила ему из Нью-Мексико, и он рассказал, что происходит. У нее как раз был приступ фатализма (слишком много пейотля, решил Грилло), и ей все было безразлично. Зато когда он позвонил в Нью-Йорк Гарри Д'Амуру, тот отреагировал совсем по-другому. Д'Амур, бывший детектив, расследовавший некогда дела, связанные с метафизикой, хотел знать все. Три недели подряд они говорили по телефону по два раза в день, и, если приходило сообщение, где хоть как-то упоминались сатанисты — особенно если речь шла о Нью-Йорке, — Д'Амур требовал соотнесения с Библией. Грилло считал обращение к католическим терминам абсурдным, но не спорил. А сообщения, интересовавшие Д'Амура, действительно приходили. Два зверских убийства в Бронксе (руки и ноги жертв были пробиты гвоздями), тройное самоубийство в женском монастыре в Бруклине — о них Д'Амур уже знал; ряд менее значимых происшествий — о них Д'Амур не знал, но они определенно и точно соответствовали тому или иному библейскому стиху.

Д'Амур все время темнил, не желал говорить прямо да же по безопасной линии вплоть до их последнего разговора, В этом разговоре он серьезно заявил, что у него есть все при чины считать, будто в Нью-Йорке составлен заговор и готовится пришествие Антихриста. Грилло не удалось скрыть, на сколько его это позабавило.

— Вам не нравится формулировка, не так ли? — отреагировал Д'Амур. — Хорошо, назовем его иначе, если угодно. Например, Иад. Или Враг. Все равно речь идет о дьяволе.

Это был их последний разговор, хотя Грилло потом не раз пытался до него дозвониться. Из всех пяти районов Нью-Йорка приходили новые сообщения, и происшествия день ото дня становились все более жестокими. В конце концов Грилло заподозрил, что одним из бедолаг, найденных в то лето мертвым на нью-йоркских пустырях, стал Д'Амур. И еще он подумал: а как называть дьявола, если тот явится за ин форматором Д'Амура сюда, в Омаху?

Наверное, Склерозом.

Потом был звонок от Теслы. Она спросила про Флетчера, а Грилло, положив трубку, почувствовал на душе такой оса док, что хотел принять снотворное в тот же вечер. Почему он даже говорить не стал о ее приезде? Да потому, что теперь был слишком похож на своего отца: ноги как палки, посекшиеся седые волосы. Он боялся, что Тесла сразу же повернется и уедет, не вынеся его вида. Она никогда бы так не сделала. Даже в самые худшие времена, в полубезумном состоянии, она никогда не забывала о том, что между ними было.