Сопротивление большевизму. 1917-1918 гг. - Сергей Владимирович Волков

голове мысль. «И чего я сижу? – вдруг решил я. – Скорей беги и арестуй коменданта обороны. А на что обопрешься?.. А Галиевского забыл?» – подсказала мысль, и я вскочил со стула. Но в тот же момент отворилась дверь, и в комендантскую вошел комендант обороны в сопровождении каких-то офицеров и нескольких штатских.

– Поручик, – обратился ко мне комендант, – отправьтесь к Временному правительству и доложите, что вылазка, произведенная ударницами, привела их к гибели, что Главный штаб занят восставшими, обезоружившими офицерский отряд, а также доложите, что положение усложняется и что дворец кишит агитаторами. Временное правительство вы найдете, – подойдя вплотную ко мне и понизив голос, продолжал комендант, – за Белым залом, да вот возьмите связь – он вам укажет, – показал комендант на маленького, в штатском костюме, очень изящного юношу.

– Слушаюсь, господин полковник, – покорно ответил я вслух и, повернувшись к юноше в штатском, передал ему приказание коменданта проводить меня к Временному правительству.

Юноша взглянул на коменданта и, увидев утвердительный кивок головой, любезно раскланялся передо мною и заявил, что всего себя предоставляет в мое распоряжение.

Свернув налево, затем направо в длинный и прямой, как стрела, коридор, я со связью бросились бежать.

– Здесь налево, на лестницу у стеклянных дверей, – проговорил юноша. – А теперь вверх и налево. – И мы снова очутились в коридоре, в конце которого завернули направо и вышли в Портретную галерею.

– Здесь час назад была брошена бомба сверху проникшими во дворец большевиками, и Временное правительство должно было из этого зала перейти в другой, куда я вас сейчас приведу, – рассказывал он, когда мы уже шли по Портретной галерее, где бежать не было возможности из-за валявшихся на полу матрацев юнкеров-ораниенбаумцев.

«Вот вы где, сеньоры? Спите? Прекрасное занятие в то время, когда гибнут женщины! Нет, я ничего не понимаю», – в отчаянии мысленно кричал я себе.

Но вот галерея кончилась, и огромный зал распластался перед нами. По залу ходили отдельные фигуры офицеров. Мы подошли ближе. В офицерах узнаю офицеров нашей школы: поручиков Бакланова, Скородинского и Лохвицкого. Отдельно от них разгуливал маленький худенький доктор школы – Ипатов.

Увидев меня, они бросились ко мне.

– Как? Что? Уже заняли первый этаж?.. – дрожащими губами справился торопливо кругленький, упитанный Бакланов.

– Да, занят, – и, выдержав паузу, докончил: – Нами.

Из бледного Бакланов стал густо-красным и отошел. Скородинский что-то промямлил, что он находится здесь в карауле, и тоже отошел. Только Лохвицкий, с перекошенным лицом, сбиваясь и брызжа слюною, начал доказывать бесплодность дальнейшей борьбы.

– Вы карьеристы, – говорил он захлебываясь, – вы губите юнкеров и нас!

– Убирайтесь вы к черту! – не вытерпев, огрызнулся я на поручика гвардии, выставленного из нее с фронта за необычайное мужество. – Неврастеник несчастный!

– Вы можете ругаться сколько угодно, а только губить нас и Временное правительство вы не можете, – продолжал он стонать над душой.

– Здесь. Стучитесь, – остановился мой провожатый у двери, на карауле которой стоял юнкер нашей школы Я. Шварцман.

Я поздоровался с ним и объявил, что иду к Временному правительству по приказанию коменданта обороны дворца. Он ответил, что в таком случае я могу пройти, и постучал в дверь. Кто-то дверь толкнул изнутри и я вошел в нее, закрывая сейчас же ее за собой.

– Что вам угодно? – спросил меня в адмиральском сюртуке старичок, сидевший налево от двери, в кресле.

– Поручик Синегуб, Школы подготовки прапорщиков инженерных войск, по приказанию коменданта обороны Зимнего дворца, полковника Ананьева, явился для доклада об обстановке момента господину председателю Совета министров, ваше превосходительство, – громко, отчетливо, вытянувшись в позе «смирно», отрапортовал я ответ.

Во время моего ответа разгуливавшие по комнате двое министров, членов Временного правительства, остановились, и затем они и один поднявшийся из-за стола подошли ко мне.

В одном я узнал Терещенко, а во вставшем из-за стола – Коновалова.

– Я к вашим услугам. Что сообщите? – приятным тембром голоса задал он мне вопрос.

– Говорите, говорите скорее! – живо заторопил меня Терещенко.

В кратких словах я изложил порученное мне комендантом обороны, упомянув о стойкости юнкеров нашей школы, продолжающих лежать на баррикадах.

– Поблагодарите их от нашего имени! – пожимая мне руку, говорил председатель Совета министров, когда я кончил доклад и спросил разрешения идти. – И передайте нашу твердую веру в то, что они додержатся до утра, – закончил министр.

– А утром подойдут войска, – вставил Терещенко.

– Понимаете, надо додержаться только до утра, – добавил значительным тоном голос из-за его спины.

– Так точно, понимаю. За нашу школу я отвечаю, господин председатель Совета министров.

– Вот и прекрасно! – обрадованно проговорил тот же голос.

Я быстро взглянул в его сторону и увидел небольшого старичка с пронизывающими, колкими глазами.

– Спасибо, – говорил А. П. Коновалов, – и пожалуйста, передайте коменданту, что правительство ожидает частых и подробных сообщений.

– А лучше, если он сам сможет вырваться и явиться к нам, – бросил Терещенко.

Во время этих приказаний я приблизился к двери и открыл ее, и в тот же момент в нее проскользнул поручик Лохвицкий и, поймав за пуговицу жакета А. И. Коновалова, начал доказывать ему бесполезность дальнейшей борьбы.

Изумленные министры пододвинулись и начали вслушиваться в развиваемую Лохвицким тему.

Мне было досадно и смешно. Взять его за плечи и вывести мне представилось актом довольно грубым в отношении министров, поэтому я его ущипнул, но он только отмахнулся рукою. Меня это задело, и я объявил, что поручик контужен в голову на фронте, – что соответствовало истине, – и поэтому прошу разрешения его увести. Но мне ответили, что в том, что он говорит, есть интересные данные и поэтому я могу без стеснения его оставить.

– Слушаюсь, – стереотипно ответил я, повернулся и вышел.

Выйдя в зал, я снова почувствовал прилив бесконечной слабости от неожиданно для меня родившегося какого-то чувства симпатии к этим людям, в сущности покинутым всеми, на волю взыгравшегося рока. «Бедные, как тяжело вам».

– Господин офицер, господин офицер, – внезапно раздался зов сзади.

– Это вас зовут, – сказал мне мой спутник.

Я обернулся. Ко мне из кабинета заседания правительства большими шагами быстро приближалась высокая, стройная фигура Пальчинского.

– Сейчас звонили по телефону из городской думы, что общественные деятели, купечество и народ с духовенством во главе идут сюда и скоро должны подойти и освободить дворец от осады. Передайте это коменданту обороны для передачи на баррикады и оповещения всех защитников дворца, – говорил взволнованно министр. – Подождите, я… – Но его перебили передачей из кабинета приглашения подойти к телефону. – Хорошо, бегу! – крикнул он и, снова обращаясь ко мне, добавил: – Вы сами, пожалуйста, тоже распространяйте это. Это должно поднять дух, – отходя от меня, закончил он отдачу распоряжений.