Мальчик из Блока 66. Реальная история ребенка, пережившего Аушвиц и Бухенвальд - Лимор Регев

отступая с фронта с венгерскими трудовыми батальонами, в которых он все еще числился. Его батальон остановился на ночлег недалеко от лагеря, и так вышло, что папа встретил трех маминых сестер, своих своячениц. Радости не было предела. Папа отвечал за армейскую кухню и пообещал приехать в лагерь на следующий день с запасом еды для них.

Он так и не приехал.

Мамины сестры узнали, что на следующий день папа шел по улице в том же районе, где они встретились. За несколько часов до официального окончания войны на улице началась стрельба, и одна случайная пуля попала ему в грудь.

Мой отец пережил три тяжелых года в венгерском трудовом батальоне, каждый день рискуя жизнью. Единственная шальная пуля унесла его жизнь в последний день войны.

Папу доставили в американский военный госпиталь в ближайшем городе, но ранение было тяжелое и он скончался. Один из сотрудников госпиталя забрал его документы, и когда мамины сестры попытались выяснить, почему он не появился, его товарищи по трудовому батальону рассказали, что случилось. Вот так они, а позже и моя мать, узнали о его смерти.

Мой отец пережил три тяжелых года в венгерском трудовом батальоне, каждый день рискуя жизнью.

Единственная шальная пуля унесла его жизнь в последний день войны.

Трем сестрам матери удалось вернуться в Ужгород, столицу Карпатского региона. Там их пути разошлись. Рози, которая была замужем, вернулась в свой дом в городе и воссоединилась с мужем. Хелен и Ирен возвратились в свой дом в Добрженице.

Все они прекрасно понимали, что Якоб, их брат, не выжил. Он был на несколько лет старше Ирен.

Старшие сестры матери, Мириам и Сарна, которые были депортированы в 1942 году, когда семьи их мужей не смогли доказать венгерское гражданство, погибли в расстрельных рвах в Каменце-Подольском.

Когда сестры услышали, что моя мама вернулась домой, они связались с ней и рассказали, что случилось с папой. Мама решила не говорить мне сразу, чтобы дать время восстановиться физически и эмоционально. Она понимала, что потеря младшего брата и все пережитое в лагерях сильно ударили по мне, и не хотела обременять меня еще и известием о том, что мой отец уже не вернется.

Пожив некоторое время в Добрженице и поняв, что никого больше из членов семьи они уже не дождутся, Хелен и Ирен приехали в Берегсас и некоторое время жили с нами в просторной квартире. После их приезда мама и решила, что пришло время рассказать мне о папе; она не могла бесконечно долго защищать меня от болезненной правды.

Впервые за все время я заплакал.

Война забрала мою бабушку, моего дедушку, двоюродного брата и сестру, дядей и тетей, моего младшего брата и моего отца.

Я больше не верил ни в людей, ни в Бога. Я утратил детскую невинность.

Меня беспокоило, что вместе с родными и близкими я утратил и способность чувствовать.

К жизни меня вернули пролитые по отцу слезы.

* * *

Годы спустя я совершил поездку в Австрию и попытался узнать побольше о годах военной службы отца и месте его захоронения. Я хотел отдать ему последние почести и перевезти его останки в Израиль.

Я знал, что мой отец проходил лечение в американском госпитале недалеко от австрийского города Линц. Я надеялся, что на месте захоронения будет какая-то отметка. В течение нескольких месяцев я по крупицам собирал информацию о госпитале, куда был доставлен мой отец. В то время не было Интернета, и найти архивы со списками госпитализированных оказалось очень трудно.

Приехав в Австрию еще раз, я отправился в город Вельс, где располагался американский госпиталь. Мне удалось найти списки солдат венгерского трудового батальона, которые проходили лечение и умерли. Персонал больницы проявил сочувствие и попытался мне помочь, но, к сожалению, я не нашел папиного имени в списках. Я просмотрел сведения о 1032 умерших, из которых около 120 были указаны как «неопознанные». Я точно знал, что мой отец проходил лечение в этом госпитале, потому что доказательства были совершенно ясны. После ранения в грудь мой отец был эвакуирован американцами, которые заняли город, где в него стреляли, и доставили в ближайший госпиталь, расположенный недалеко от австрийского города Линц. Официально война еще не закончилась, и многие из тех, кто умер в госпитале, не получили отдельной могилы, а были похоронены в общей на территории христианского кладбища. В первые дни после войны погибло много людей, и власти вообще не занимались индивидуальными захоронениями.

Мне сказали, что на этом месте был установлен памятник в память о жертвах войны. После тщательных поисков я нашел памятник, полностью обвитый растительностью. Было очевидно, что никто не посещал это место в течение многих лет.

Я предполагаю, что многие семьи даже не знают, что их пропавшие родственники могут находиться в этой массовой могиле. Я очистил памятник и увидел табличку с надписью: «В память о 1032 жертвах войны». Все здесь заросло травой. Я бы не смог перевезти папины останки в Израиль.

Для меня это был трудный момент – узнать, что отца похоронили без каких-либо указаний на его индивидуальность, как одного из безликой массы.

Одной из целей немцев во время войны было стереть личную идентичность евреев и превратить их в цифры. И хотя они проиграли войну, личность моего отца, как и бесчисленного множества других, была безжалостно стерта смертью. На надгробии не было даже его имени. Он покинул этот мир никем, один из 1032 других, безликий и безымянный.

Я решил установить на траве плиту с мемориальной табличкой. Несколько таких плит уже были там, установленные, вероятно, отдельными семьями в память о своих близких. Я обратился к одному из кладбищенских рабочих и заплатил значительную сумму за изготовление такой же плиты. Она стоит и по сей день.

В мире не было и нет могилы, которую я мог бы регулярно посещать, оказывая моему отцу то уважение, которого он заслуживает, но я знаю, что его имя значится на том месте, где он похоронен, и это дает мне некоторое утешение.

Недавно еврейская община Линца установила там памятник, и я поставил на него поминальную свечу.

До начала войны у моего отца было три сестры и брат.

Из всех пятерых выжил только его брат Изидор.

Мы двое были последними остатками семьи Кесслер.

Жизнь после войны

Первые несколько месяцев после войны я жил с матерью в доме дяди Илоны в центре города. Многие выжившие вернулись в город в поисках членов семьи. В большинстве случаев поиски были напрасны. Из больших, разветвленных семей в живых нередко оставалось лишь несколько человек.

Как я уже упоминал, Ирен, младшая сестра моей матери, приехала пожить к нам на некоторое время после войны. В Берегсасе она познакомилась со своим будущим мужем Цви Саксом.

Старший брат Цви, Моше, уже был в Чехословакии и управлял одной из принадлежащих немцам и теперь брошенных ферм.

В мае 1945 года, сразу после капитуляции нацистской Германии, Чехословакия забрала сельскую Судетскую область, которая была аннексирована нацистской Германией, и отправила этническое немецкое население поездом в Германию. После высылки жителей чехословацкое правительство конфисковало их многочисленные активы и обратило в государственную собственность. Выжившим и вернувшимся из лагерей правительство предоставило возможность поселиться на этих бывших немецких фермах и взять на себя управление ими.

Мы много говорили о возможности иммиграции в Израиль. Все чувствовали, что нам нужно покинуть эту пропитанную кровью землю и связанные с ней болезненные воспоминания и построить новую жизнь. Тем временем Моше Сакс предложил нам переехать на ферму и обрабатывать землю. Через некоторое время мы узнали, что границы закрываются и свободное перемещение между странами будет невозможно. Мы еще не знали, что живем в районе, который будет включен в коммунистический блок, и что «железный занавес» вот-вот опустится на Восточную Европу и ограничит въезд и выезд почти на пятьдесят лет.

Мы ясно понимали, что мы не хотим оставаться под властью коммунистов и что нам нужно поторопиться и осуществить наш план до того, как Советский Союз закроет границы.

Цви Сакс, предполагаемый муж Ирен, сказал, что у него есть знакомый, который мог бы помочь безопасно пересечь границу