Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева

ушли. И Андрей бы забыл о них, если бы не Родион – Родька-химик, сидевший за соседним столом.

– Видал? – спросил он шёпотом.

– Кого? – так же тихо ответил Андрей.

– Ты что, не знаешь? Это ж сам Комитет и есть, и председатель ихний.

– А-а, – равнодушно протянул Андрей. – Ну и что?

– Чего-то будет, вот увидишь!

– Посмотрю, – кивнул Андрей, снова углубляясь в журнал.

Обойдя лагерь, Бурлаков договорился с комендантом, что, как и в прошлый раз, проведут отдельные собрания для одиноких, подростков и семейных.

– Шпаны много?

– Хватает, – вздохнул комендант, и сидевший тут же особист подтвердил его слова молчаливым кивком.

– Чистим понемногу, – продолжил комендант. – Из Луизианы целая кодла приехала. Вот, ждём, от местной полиции ориентировки. Сразу и сбросим.

Бурлаков кивнул. С самого начала они ждали, что этот канал постараются использовать, и даже для бо́льшей приманчивости разместили Центральный лагерь в бывшей столице Империи. Чтоб по всем штатам не искать, а сами чтоб прибегали. Вот и работает, многих уже и очень разных выявили и выловили, а конца пока не видно. Значит, будем продолжать эксплуатацию.

– А здесь как?

– Ну, Игорь Александрович, здесь-то они тихонькие, визу ждут, – комендант усмехнулся. – Если и резвятся, то в городе, и то… чтоб не заловили. Заловленных тоже скидываем.

– Дураки нигде не нужны, – хохотнул особист.

– Согласен, – улыбнулся Бурлаков. – Вот и будем держать, пока не проверим. Досконально и тщательно, – особист снова кивнул. – И постарайтесь разбросать их. Чтобы не единой…

– Сделаем, – кивнул начальник отдела занятости.

Бурлаков снова посмотрел на особиста.

– Попадаются, – ответил тот на непрозвучавший, но всем понятный вопрос. – Работаем на перспективу.

– Ну, – Бурлаков посмотрел на часы. – Идёмте, сейчас и объявим, и объясним.

Андрей пошёл на собрание охотно. Интересно же, что им такого особенного скажут. Комитет, председатель… ну-ну, послушаем. Войдя в зал, он сразу решил сесть так, чтоб в случае чего… ну, чтоб хоть спина была прикрыта: один он, а спину надо беречь. Но в удобном углу уже расположились «луизианские». Правда, увидев Андрея, Бритоголовый угодливо уступил ему место, подзатыльником отогнав Щербатого. Сидеть рядом с кодлой неприятно, даже противно, но отказаться, якобы не заметив, и отойти – это уронить себя, авторитет потерять. И потому Андрей с высокомерной снисходительностью опустился на стул и огляделся. Ага, низкая… сцена, эстрада… по хрену, как называется. Там стол, на столе бумаги разложены, и этот седоголовый сидит. Это, что ли, председатель? Ну-ну, послушаем. Так, ещё… комендант, две бабы, что в библиотеку заходили, и… это кто? Вроде… ну да, показывали как-то издали, начальник особого отдела, особист, охранюга местная, это уже по-всякому может обернуться. Так… о чём-то тихо базарят, особист ушёл… и комендант тоже… ишь, какой председатель рисковый, не боится без охраны…

Сидя за столом, Бурлаков оглядывал зал. Да, по сравнению с зимой… шпаны больше, а вот измождённых худых лиц заметно меньше, и далеко не так уж испуганы, эти спасаются не от голода и не от расизма, те были сразу после Хэллоуина, а эти… многим, похоже, жилось не так уж и плохо, но хотят жить ещё лучше, вполне законное, кстати, желание, но халява не прокатит, блокировки уже отработаны, а вот вас, похоже, припекло и тогда решили вспомнить, что вы русские, и чтоб Россия вас приняла и обогрела. Оглядывая зал, он сразу выделил собравшуюся в углу компанию и белокурого парня, в развязно-блатной позе развалившегося на стуле. Главарь и его кодла рядом, ишь как мельтешат, да, похоже, эти самые и есть. Так себе, мелочь, а этот… битый блатарь, сразу видно. «Так – вдруг прорвалось затаённое, загнанное глубоко внутрь, – так эта мразь живёт, а его мальчик…» Бурлаков заставил себя отвести взгляд.

Андрей почувствовал на себе взгляд Седоголового и так же посмотрел в упор. И успел поймать это брезгливое выражение. И обозлился. Ишь сытый, лощёный… председатель хренов. Ну ладно, только вякни, дадим осадку. Аккуратненько, чтоб виза не пострадала, но и вытирать об себя ноги он не позволит.

В зал вернулся комендант, встал рядом со столом, и зал мгновенно затих.

– Слово предоставляется Председателю Комитета Защиты Узников и Жертв Империи, – внушительно сказал комендант, произнося каждое слово с большой буквы, – Игорю Александровичу Бурлакову.

Бурлаков? Игорь Александрович? Полный тёзка?! Быть такого не может! Андрей потрясённо, завороженно смотрел, как седоволосый встаёт, выпрямляется над залом. На мгновение его голова закрыла лампу на стене, и Андрей узнал, нет, вспомнил эту шевелюру, склоняющийся над его кроваткой силуэт. Но в следующую секунду Бурлаков шагнул вперёд, и наваждение исчезло.

– И только? – спрашивает чей-то насмешливый голос.

Это что, он спросил?

Бурлаков в упор посмотрел на наглеца.

– Нет, не только. Ещё я профессор, доктор исторических наук, участник Сопротивления, – и с нажимом ещё не угрозы, но внятного намёка на возможные неприятности. – Вы удовлетворены?

Значит, спросил именно он, раз смотрят на него. Андрей молча кивает, и блестящие светлые глаза отпускают его. Игорь Александрович Бурлаков, профессор, доктор наук… Слишком много для совпадения. Что делать? Но этого же не может быть! Мама! Он жив, отец выжил, мама!

И слова Бурлакова доходили до невнятно, бессмысленными обрывками. Какие-то заявки, ссуды, курсы, санкции за неразумное нецелевое использование… Да на хрен ему всё это, мир кружится, пол ходит ходуном под ногами. Кто-то вякает о компенсациях за пережитое, и так знакомый гневный голос раскатом заполняет зал. Но что он говорил?

– Компенсация за что? Никто вам ничего не должен, запомните. Вам дают шанс начать жизнь заново.

Никто ничего не должен? Это что же такое и как это?

Их глаза снова встречаются, и снова Бурлакова захлёстывают отчаяние и гнев. Гнев не только на этого блатарёныша с его кодлой, что и здесь норовят не только выжить, но и урвать побольше, но и на весь зал. Одиночки, холостяки… да, если кого и спасали, то только себя, и любой ценой, вон как глазёнки у многих забегали, боитесь, что ваши грешки найдут и припомнят вам? Бойтесь! И отчаяние от воспоминаний не только о могиле в Джексонвилле – будь проклят этот городишко! – но и о всех погибших друзьях, знакомых и незнакомых, военных и штатских, что своими жизнями оплатили жизнь вот этих… Здоровые, молодые, год выбирали и перебирали, где им сытнее будет… Он понимал, что несправедлив, что у многих в зале есть свои не менее трагичные истории и потери, но не мог и не хотел остановиться. Он говорил жёстко, намного жёстче, чем собирался, и зал испуганно молчал. И этот главарь, хоть и сидит в той же развязной