Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Они сели за столик; ее взгляд был преисполнен подозрительности, руками она все время словно бы отгоняла что-то, что мешало ей смотреть.

– Я хочу выпить. Закажи мне коньяку.

– Коньяку тебе нельзя. Можешь выпить кружку пива.

– Почему это мне нельзя коньяку?

– Это мы обсуждать не будем. Послушай меня: вся эта история с девушкой – следствие маниакального бреда. Тебе понятен смысл этого медицинского термина?

– Ты всегда говоришь, что это маниакальный бред, когда я вижу то, что ты хочешь от меня утаить.

Он испытывал смутное чувство вины, так бывает в кошмарном сне, где тебя обвиняют в преступлении, которое ты, судя по всему, действительно совершил; пробудившись, ты понимаешь, что никакого преступления не было, но остается неприятный осадок. Он отвел глаза.

– Я оставил детей с цыганкой в лотерейной палатке. Их нужно забрать.

– Кем ты себя возомнил? – надменно спросила она. – Свенгали?[66]

Еще четверть часа назад они были семьей. Теперь, вынужденно подталкивая Николь к выходу, Дик представлял их всех – детей и взрослых – жертвами пагубной случайности.

– Мы возвращаемся домой.

– Домой?! – взревела она таким диким голосом, что, завибрировав на верхней ноте, он сорвался на фальцет. – Чтобы сидеть там взаперти и думать о том, что все мы – гниющие останки, и в каждом ящике находить прах собственных детей? Какая мерзость!

Почти с облегчением он увидел, что этот взрыв принес ей освобождение; она тоже каким-то подкожным чутьем уловила спад его напряжения, ее лицо сделалось мягче, и она взмолилась:

– Помоги мне! Помоги же мне, Дик!

Его пронзило мучительной болью. Как горько, что столь прекрасную башню так и не удалось установить, ее можно лишь поддерживать в вертикальном состоянии, и главной опорой служит он сам. В какой-то мере это было правильно: мужчина для того и создан, чтобы быть опорой и господствующей идеей, несущей балкой и логарифмом, но Дик и Николь каким-то образом стали едины и равны, они не были противоположны и не дополняли друг друга; Николь словно бы тоже стала Диком, она пронизала его до мозга костей. Он не мог наблюдать за приступами, демонстрировавшими распад ее личности, не участвуя в них. Его профессиональная интуиция принимала форму нежности и сострадания, и противопоставить этому он мог лишь общепринятые современные методы лечения. Чтобы позаботиться о Николь нынче ночью, предстояло вызвать специально обученную сиделку из Цюриха.

– Ты ведь можешь мне помочь.

От ее по-детски трогательных заклинаний у него защемило сердце.

– Ты ведь помогал мне прежде, сможешь и теперь.

– Я могу сделать только то, что делал всегда.

– Но кто-то должен мне помочь.

– Наверное. Но лучше всего ты можешь помочь себе сама. Пойдем за детьми.

Киосков с белыми лотерейными барабанами оказалось множество. Дик даже забеспокоился поначалу, когда, заглянув в два-три из них, встретил полное непонимание. Николь держалась поодаль, ревниво глядя на его метания, сейчас дети ей были не нужны, она отвергала их как часть того прозрачно-ясного мира, который был чужд хаотическому состоянию ее души. Наконец Дик нашел Ланье и Топси в окружении женщин, с восхищением разглядывавших их, словно диковинные товары в витрине, и крестьянских ребятишек, глазевших на них с откровенным любопытством.

– Merci, monsieur, ah, monsicur est trop généreux. C’éatait un plaisir. M’sieur, madame. Au revoir, mes petits[67].

Они тронулись в обратный путь, ошпаренные бедой; машину как будто придавливало к земле грузом их взаимных опасений и душевных страданий; на детских лицах застыла недовольная гримаска. Все вокруг окрасилось в непривычный ужасающе мрачный цвет горя. Где-то на подъезде к Цугу Николь, сделав судорожное усилие над собой, повторила когда-то уже высказанное наблюдение, что матово-желтый домик в глубине от дороги выглядит как картина, на которой еще не высохла краска, но это было не более чем попыткой ухватиться за слишком быстро разматывавшуюся веревку.

Дик попытался расслабиться – дома предстояла борьба, и скорее всего ему придется долго сидеть подле жены, восстанавливая целостность ее внутреннего мира. Недаром слово «шизофрения» означает раздвоение личности – Николь попеременно была то человеком, которому ничего не нужно объяснять, то человеком, которому ничего объяснить невозможно. С ней следовало быть наступательно и непоколебимо настойчивым и всегда держать свободной дорогу к реальности, блокируя все ответвления в сторону. Но больной мозг изобретателен и хитер, он словно вода, которая всегда ищет возможность просочиться, а нет – так перельется через край. Чтобы справиться с ним, требуются объединенные усилия многих людей. Однако Дик чувствовал: на этот раз Николь должна сама победить свой недуг; он хотел дождаться, чтобы она вспомнила свои предыдущие срывы и ужаснулась тем методам, коими их врачевали. А пока он устало думал о том, что придется вернуться к режиму, который он ослабил годом раньше.

Желая сократить путь до клиники, он свернул на дорогу, идущую вверх по склону, и нажал на акселератор, чтобы на скорости преодолеть ровный крутой подъем, и тут Николь, закричав ему прямо в ухо, в порыве безумия схватилась за руль, машину резко бросило влево, потом вправо, потом она опасно накренилась, продолжая ехать на двух колесах; Дик успел крепко прижать руку Николь и выровнял машину, но, вильнув еще раз, та вылетела с дороги, врезаясь в кусты, съехала по склону и, ткнувшись в дерево, остановилась под углом в девяносто градусов.

Дети визжали, Николь – тоже визгливым голосом – ругалась и норовила дотянуться ногтями до лица Дика. Его беспокоило одно – насколько устойчиво положение машины. Он отвел руку Николь, быстро выбрался наружу, вытащил детей и только после этого, оценив ситуацию, убедился, что машина стоит прочно. Прежде чем предпринять дальнейшие шаги, он постоял с минуту, стараясь унять дрожь и восстановить дыхание.

– Ах ты!.. – вырвалось у него.

А она хохотала – хохотала истерично, бесстыдно, не испытывая ни малейшего раскаяния и страха. Стороннему наблюдателю и в голову бы не пришло, что это она спровоцировала инцидент; она смеялась, как ребенок, удачно избежавший наказания за незначительную провинность.

– А, испугался! – подначивала она его. – Жить-то хочешь!

Николь говорила с такой торжествующей напористостью, что еще не оправившийся от шока Дик даже усомнился: не за себя ли он и впрямь испугался, но, увидев, как дети в страхе переводят взгляд с отца на мать, испытал отчаянное желание размозжить эту ухмыляющуюся маску, превратить ее в бесформенную массу.

Прямо над ними, в полукилометре, если ехать по извилистой дороге, и всего ярдах в ста, если карабкаться напрямую, находилась гостиница, сквозь деревья просвечивало ее правое крыло.

– Возьми Топси за руку, – сказал Дик сыну, –