Исповедь потрошителя - Максим Дубровин

Настал черед женщины грустно усмехнуться.

— У меня больше нет крыши и нам с малюткой некуда податься.

— Вы живете прямо на улице?

— Сегодня меня вышвырнул из нашей халупы ее хозяин. Я задолжала за два месяца...

Берт начал понимать, какое отчаяние, должно быть, овладело его спасительницей. Разрешиться от бремени и быть тут же выброшенной на улицу в преддверии зимы — тут поневоле лишишься разума и натворишь бед.

— Ваше жилище далеко? — спросил он.

— Нет, в доках Ламбета, в двух кварталах отсюда.

— Пойдемте. О деньгах не беспокойтесь.

Женщина колебалась.

— Как вас зовут? — спросил Берт.

— Мэри.

— А меня Берт. Вообще-то, доктор Бертран Морт, но для вас — Берт. — Он порылся в карманах снятого макинтоша. — Вот десять шиллингов, для начала этого хватит, а после мы найдем еще. Помогите мне встать.

Она, наконец, решилась. Прижимая к груди младенца одной рукой, она наклонилась к Берту и он, опираясь на ее неожиданно крепкое плечо, медленно поднялся.

— А как зовут вашего малыша?

— У него нет имени.

— Назовите его Кей.

— Почему именно так?

— Это имя означает — Приносящий Надежду.

Доктор Бертран Морт уже давно забыл, что такое надежда. Живя в одном теле с кровавым убийцей, поневоле перестаешь на что-то надеяться. Жизнь превращается в адский лабиринт без просвета и выхода.

Впервые Мясник появился, когда Берту было десять лет.

В тот год отец получил хорошее назначение на чатемские верфи, и вся семья переехала в Кент. Обладая общительной и веселой натурой, инженер Генри Морт быстро сдружился с местным обществом. Как всякий обеспеченный человек, он любил комфорт и стремился окружить себя людьми достойными и уважаемыми. Миссис Морт была под стать своему мужу, и ее мягкий дружелюбный характер пришелся по душе дамам из «Кентского благотворительного общества». Малыш Берти, в котором родители не чаяли души, был единственным ребенком и в полной мере пользовался как вниманием отца, так и любовью матери.

Семья сняла большой особняк в окрестностях Чатема, а вскоре оказалось, что соседнее поместье Гэдсхилл-Плэйс принадлежит не кому иному, как величайшему писателю Англии Чарльзу Диккенсу. На дворе был счастливый 1865 год. Морты стали частыми гостями Диккенса и Берти не раз играл на лужайках поместья с детьми писателя и дворовой ребятней. Порой веселые забавы приводили их в швейцарское шале, если там в это время не работал строгий мистер Диккенс, но чаще всего дети пропадали на псарне, возясь со щенками, или в конюшне, где к их услугам всегда был взнузданный пони.

В конюшне и произошла трагедия. Пока конюх поправлял подпругу у кроткого пони по прозвищу Малыш, любимый рысак Диккенса — Ретивый, взбрыкнул. То лето выдалось особенно щедрым на оводов и слепней. Как потом посчитали, Ретивого ужалила одна из этих тварей. Как бы там ни было, но только что стоявший спокойно конь, внезапно диким ржанием выбил дверцы денника и вырвался наружу. Вряд ли он бросился на детей специально, скорее всего Берту просто не посчастливилось оказаться на его пути.

Когда конюх выскочил из загона Малыша все уже было кончено. Всхрапывая и роняя пену изо рта, Ретивый несся к выходу из конюшни, а Берти лежал на присыпанном опилками полу, широко раскинув руки и уставившись в потолок невидящим взглядом. Из рассеченного копытом лба обильно текла кровь, заливая волосы и лицо мальчишки.

Его перенесли в дом и вызвали врача. Осматривая ребенка, лучший чатемский доктор недовольно хмурился и качал головой — рана не внушала оптимизма. Шутка ли, получить копытом по голове. Такая травма могла убить на месте взрослого человека. То, что мальчик был все еще жив, уже само по себе являлось чудом.

Надежды на благополучный исход таяли на глазах. Шли часы, ребенок оставался без сознания. Морты сходили с ума от горя, Диккенс ходил мрачнее тучи, весь дом замер в ожидании неминуемого. К вечеру из Лондона в личном экипаже писателя были доставлены трое лучших лондонских докторов, один из которых являлся придворным врачом самой королевы. Их заключение было единодушным — ребенок нежилец.

Диккенс и слышать не хотел о перевозе мальчика в особняк Мортов. Он настоял, чтобы Берти остался в Гэдсхилл-Плэйс. Писателя поддержали доктора, запретив даже перекладывать раненого ребенка с кровати на кровать. Родителям пришлось смириться, тем более что гостеприимство Диккенса, чувствовавшего вину за произошедшее, распространялось и на них. Морты остались в доме писателя.

Дни шли за днями. Вопреки прогнозам Берти оставался жив. Сознание не возвращалось к нему, но дыхание стало ровным и глубоким. Если бы не повязка на лбу и бледные, заостренные черты лица, его можно было принять за спящего. Мать не отходила от него ни на шаг и за время болезни сына так исхудала и осунулась, что стала похожа на призрак.

Какова же была ее радость, когда к исходу третей недели беспамятства, в то время как все перестали надеяться на чудо, и жизнь в Гэдсхилл-Плэйс вернулась в прежнюю колею, Берти внезапно открыл глаза.

Это случилось среди ночи. Комнату освещала одинокая газовая лампа, стоявшая в изголовье кровати, миссис Морт задремала в кресле у постели ребенка. Время катилось к полуночи; миссис Морт видела тревожный сон. Внезапно она проснулась как будто от сильного внутреннего толчка, и в первое мгновение ей показалось, что сердце остановилось. А в следующий миг мать увидела, что глаза Берти открыты и смотрят на нее в упор. Ребенок не поменял позы, даже не пошевелился, не попытался сказать ни слова и не пробовал привлечь к себе внимание. Он просто смотрел на нее и молчал.

В ту ночь в жизнь миссис Морт вернулась радость, но пришла и тревога. На какие-то секунды ей показалось, что ребенок, который впился взглядом в ее лицо — не сын ей, что это какой-то чужой, незнакомый человек, изучает ее глазами Берти. А потом мальчик закрыл глаза и заснул.

Наутро Берти пошел на поправку. Он был еще очень слаб, и большую часть дня спал, но в короткие часы бодрствования это был все тот же малыш, в котором родители не чаяли души. Врачи дружно подтвердили очевидное — опасность миновала. К началу осени он уже вставал с постели и Морты перебрались в свой особняк.

Миссис Морт не забыла о странном происшествии в доме писателя. Чутким материнским сердцем она ощущала — Берти изменился. Большую часть времени он оставался самим собой — любящим ласковым ребенком, не желающим ни на секунду отпускать от себя мать. Но случались минуты, когда его взгляд становился чужим, в глазах просыпалась недетская злость. В такие моменты он искал уединения, бывал, вспыльчив и груб и совсем не походил на себя прежнего. Этот другой Берти пугал мать.

Но что хуже всего, он пугал самого себя. Однажды утром миссис Морт застала его плачущим.

— Что случилась, солнышко? — ласково спросила она.