Ричард Длинные Руки - принц-регент - Гай Юлий Орловский

Входя в широко распахнутые, несмотря на зиму, двери, я все еще не понимал, то ли в самой горе продолбили ниши для Храма и монастыря, то ли такая странная архитектура, а все эти страшные черные сколы, вздымающиеся в небо, нечто вроде ужасающих по красоте и величию башен Кельнского собора, их строили четыреста лет, ухлопали несметные ресурсы, но все назначение — только вызывать восторг у всякого, кто их видит даже издали.

Едва переступил порог, всего охватила торжественнейшая тишина, и я сообразил, что во дворе, несмотря на приглушенность, все же раздражают постоянный треск над головой, грохот и рев, как и суматошный блеск молний, зато сейчас блаженно спокойно, мирно, как и должно быть под сводами монастыря, где так хорошо размышлять над вечными проблемами.

Бобик смирно идет следом, понимает, что здесь ему не там. В этом благочестии пересекли два зала. Во втором я наконец увидел двух монахов, но оба прошли под дальней стеной, тихие и незаметные, как две чучундры, склонив закапюшоненные головы и держа руки на груди в широких рукавах.

Светильники на стенах, на мой взгляд, слишком уж высоко, это ж какие лестницы к ним надо. Я засмотрелся, и Бобик тут же оказался рядом и, подпрыгнув, предложил достать их и потрепать на полу.

— Как светло, — сказал я, — только вот люстры…

Брат Альдарен спросил вежливо:

— Что с люстрами?

— Хороший свет, — похвалил я, — но где веревки… Или как у вас их спускают?

Он спросил:

— А зачем?

— Чтоб заменить свечи, — объяснил я непонятливому, слишком уж заучился парень, простых вещей не понимает, скоро совсем святым будет. — А иначе как?

Он сказал равнодушно:

— А-а, это… Брат паладин, не стоит забивать голову посторонними и весьма мирскими мелочами. Служенье Богу не терпит суеты. Не отставайте. Эти свечи менять не нужно.

— Чего?

— Они горят, — произнес он без всякой насмешки над моей тупостью, — вечно.

Я сказал понимающе:

— Магия… Но разве не запрещена?.. Или это чудо?

Он поморщился.

— Брат паладин, ну какая тут может быть магия?.. Да и чудес мы еще не удостоены. Простые свечи. Только вечные, понимаете?

Бобик тоже посмотрел на меня с удивлением: что тут понимать и вообще зачем ломать голову, все же понятно.

Я пробормотал:

— Но… как?

Он отмахнулся.

— Просто там воск продолжает… расти, что ли? Как гриб, что растет и растет, понял? С такой же скоростью, как горит свеча.

— А-а-а, — сказал я, — потому их не стоит гасить днем?

Он сказал довольно:

— А ты быстро схватываешь, брат паладин. Может быть, проживешь до первого испытания веры.

Он обращался ко мне то на «ты», как к равному себе собрату, то на «вы», все-таки я паладин, а это как бы выше или, по крайней мере, что-то другое, но, похоже, вежливость все-таки начинает брать верх.

— Не пугай, — сказал я по-свойски. — И так уже всего колотит. Я ужасть как боюсь привидений и священников.

Дальше еще зал, наконец лестница, ведущая вниз. Опускались мы достаточно долго, пока не вышли в бесконечно длинный коридор, дальний конец теряется в темноте, по одну сторону массивные двери из темного дерева, расположены близко одна к другой, так что помещения должны быть совсем крохотные, придется отвыкать от королевских апартаментов.

— Уже скоро, — сообщил он доброжелательно.

— Здесь?

— Да, — ответил он, — с самыми младшими.

Я покосился на стену, напротив каждой двери по жестяному подсвечнику, свет яркий, ясный и чистый. Думаю, и по всему монастырю эти вечные свечи. Их состав монахи вряд ли знают, уровень знаний не тот, однако наверняка на бесчисленных опытах проверили, что если отрезать от свечи немножко и оставить на столе или блюдце, то начнет медленно расти новая свеча. Если ее не разжечь, будет расти и расти, пока не заполнит собой всю комнату. Думаю, самый простой способ уничтожить — выбросить на мороз, холод убивает такое почти сразу.

Правда, можно и сжечь, если швырнуть в камин или вообще на горящие угли. Тогда рост не поспеет, и масса свечи сгорит, охваченная пламенем со всех сторон. Но методом проб и ошибок отыскали, молодцы, оригинальное решение…

Бобик забежал далеко вперед, остановился возле одной двери, оглянулся и весело оскалился, показав страшную красную пасть с двумя рядами острейших зубов.

Брат Альдарен замедлил шаг.

— Он что… чует?

— Мышей? — спросил я.

— Нет, — ответил он шепотом, — где вас разместим.

— Он много чего чует, — ответил я сварливо, — да только не говорит! Но лучше всего чует кухню.

Бобик смотрел, как приближаемся, и весело помахивал хвостом. Брат Альдарен сказал бледным голосом:

— Но он остановился точно у этой двери… Да, все верно, это ваше пристанище на эту ночь, брат паладин. А что будет дальше, ведают только Господь и наш келарь.

Он улыбнулся, дескать, шутка, я могу и не сообразить, все-таки воин, а у воинов, как известно, чугунные головы и почему-то медные лбы.

— Спасибо, брат Альдарен, — сказал я. — Аминь.

— Аминь, — ответил он автоматически, хотя я брякнул, как мне кажется, совсем не к месту.

Я потянул дверь на себя, но первым вбежал, понятно, Бобик, отпихнув меня так мощно, что я впечатался в косяк. Келья выглядит прямоугольной пещерой, выдолбленной в толще камня, там узкое ложе, стол, длинная лавка, два стула, а на столешнице, что радует, чернильница и стопка перьев в стаканчике из глины.

Нарушая простоту кельи, в стене напротив довольно большой камин, огражденный изысканно сплетенными в орнамент толстыми железными прутьями, да еще простая деревянная лестница, что наискось над ложем и ведет наверх, словно бы на чердак…

Когда я оглянулся, монах уже уходил, набросив капюшон на голову и спрятав руки в рукава.

Я захлопнул за собой дверь. Бобик уже покрутился в тесной келье на месте и плюхнулся посредине, а я задумчиво посмотрел на деревянное ложе. Вроде бы не видать сюрпризов, хотя помню, как придворные короля Неаполя и Сицилии обвинили Гильома Верчерского, основателя комплекса монастырей Манте-Вирджино, что он втихую распутничает, и подослали к нему самую красивую куртизанку. Гильом ответил, что ляжет с нею, но только в ту постель, где спит он сам. Обрадованная дура торопливо вошла в его келью и увидела ложе с раскаленными углями, на которых и спит всегда Гильом, чтобы бороться с искушениями плоти.

Потрясенная куртизанка тут же продала все свое имущество, принесла деньги Гильому, а тот основал для нее женский монастырь в Венозе и ее сделал настоятельницей. Она стала известна как блаженная Агнесса де Веноза, но это уже неинтересно. Куртизанки нам все-таки чем-то интереснее. Странно, чем?