Штурман Фрося - Михаил Васильевич Водопьянов

себя не по-мужски: она кинулась на мой «труп» и так разревелась, что привела меня своими слезами в сознание. Начиная с того момента, когда она обнаружила, что я жив, ее поведению может позавидовать любой храбрейший и мужественный боец и разведчик.

Положение наше было тяжелое. Двигаться я не мог. Аварийного пайка могло хватить на два дня, и то по самой скромной порции. Кроме того, нас легко могли обнаружить фашисты. Неподалеку упал наш самолет – мы видели зарево от догоравшей на земле машины. Этот костер мог привлечь внимание врагов.

Уж не знаю, откуда у Фроси столько силы: она взвалила меня на спину и понесла. От боли я снова потерял сознание. Не знаю, сколько времени она меня так протащила. Говорит, что недалеко, но, по-моему, это неправда.

Я очнулся снова уже в шалаше, на довольно мягкой «постели» из сухого мха. Убежище наше было прекрасно замаскировано, но положение трудное. Есть было нечего. Рана моя горела, и я по-прежнему совсем не мог двигаться.

Мы решили расстаться. Сидеть нам обоим в шалаше – значило обречь себя на голодную смерть. Если же Фросе удалось бы найти партизан или местных жителей, которые взялись нам помочь, мы были бы спасены. Она ушла в разведку.

Фроси не было два дня… Остальное пусть она сама рассказывает.

– Товарищ командир, – взмолилась Фрося, – я не умею. Вы уж начали, вы и продолжайте!

– Как же я расскажу о том, чего не видел?

– Вы и так всё знаете лучше меня!

– Ну, смотри не обижайся… Так вот, друзья мои, что сделала Фрося, – продолжал Белов. – Не найдя в лесу партизан, она проникла в занятый фашистами районный городок. Она сумела войти в доверие к фрицам, и ее приняли в офицерскую столовую. Товарищи дорогие, если бы вы знали, какие изумительные блюда она мне приносила! Один раз умудрилась даже дотащить мороженое… Но разве дело в том, что она старательно выбирала для меня все самое лучшее! За каждый вынесенный для меня кусок, за каждый тайный уход в лес она рисковала жизнью. Я лично так считаю, что, добывая и доставляя мне питание, она совершала подвиг самого высокого героизма.

Тут Фрося надулась, покраснела и сказала совершенно серьезно:

– Как вам не стыдно, Николай Павлович!.. Никогда не думала, что вы станете такое говорить…

– Сама виновата! Я предлагал тебе рассказывать – не захотела. Теперь не мешай!

– Правильно! – зашумели летчики. – Фрося, к порядку!

– Я вам еще не то расскажу, – продолжал Белов. – Однажды она явилась ко мне с целым провиантским складом, им можно было полк накормить! При этом она заявляет, что, мол, не ждите меня – целую неделю не приду.

Я спрашиваю, как и что, – она отмалчивается. Когда я стал беспокоиться, что ее заметили, она рассказала, что ничего страшного нет: просто ей нужно связаться с партизанами, и всё.

Пожалуй, время, когда она отсутствовала, было для меня самым тяжелым за все дни нашего бедствия. Я не мог ни есть, ни спать. Никогда в моей жизни дни не тянулись так медленно. Я воображал себе всяческие несчастья, которые могли случиться с Фросей, проклинал свое беспомощное состояние, и мне не раз приходила в голову сумасшедшая мысль: выбраться из своего логова. Но как я мог прийти ей на помощь?

Не на седьмой, а на десятый день к моему убежищу подошла Фрося вместе с партизанами. И только уже в партизанском лагере я узнал, что она спасла весь отряд… Посмотрите на нее, дорогие товарищи! Эта скромная девушка сохранила нашей стране восемьдесят шесть человеческих жизней…

Фрося опять сильно покраснела. На этот раз она смутилась настолько, что на ее глазах появились слезы. Но, как в первый раз, когда она пришла к нам в полк, она взяла себя в руки и прервала Белова:

– Николай Павлович, честное слово, вы не так рассказываете. Уж лучше я сама.

Народ, слушавший всю эту историю, конечно, зашумел: требовали продолжения.

Фрося сказала:

– Не знаю, что тут такого? Каждый бы так сделал. Я работала официанткой у них в столовой. Никакого героизма тут нет; наоборот, очень противно было подавать этим гадам… Они думали, что я не знаю их языка, и свободно говорили при мне обо всем. А я немножко понимаю. И когда я узнала, что готовится карательная экспедиция на партизанский отряд, я, конечно, пошла и предупредила. Вот и всё.

– Нет, не всё! – крикнул ей Белов.

– Как – не всё?

– А документы?

– A-а… Ну, вот еще что: когда я решила уйти и больше уж не возвращаться, я пошла в гардероб, где они оставляли свои шинели.

Там я все повытаскивала у них из карманов – на всякий случай. Конечно, могло оказаться, что ничего ценного бы не нашлось. Но один дурак оставил в кармане шифр радиопередач и список тайных осведомителей. Все это очень пригодилось партизанам. Только, по-моему, это не моя заслуга, а глупость врага… Ну а теперь уж окончательно всё. – И Фрося вздохнула с облегчением.

В этот вечер долго не смолкали разговоры о Фросе. Она уже давно ушла отдыхать, а мы всё толковали о ней.

– Помните, – сказал кто-то, – мы решили, что она пришла к нам в столовую подавальщицей наниматься?

– Да-а… А кто это сказал, что с таким штурманом улетишь и домой не вернешься?

– Это я сказал, – отозвался Белов.

На этот раз пришла его очередь покраснеть.

– Нет, – добавил он, – теперь я вижу, что с ней-то как раз откуда угодно домой попадешь.

В воздухе уцелел – на земле разбился

В 1943 году вместе с командирами других кораблей я получил задание бомбить город Данциг. Мы вылетели.

Над землей стояла тихая лунная ночь. Сверкали крупные осенние звезды. В такую ночь хорошо бродить по земле, молча вдыхать свежий воздух, слушать родную далекую песню…

Но вот мы подошли к линии фронта, и под нами открылось море бушующего огня. Такая резкая перемена картины всегда вызывала во мне новый приступ ненависти к зачинщикам войны, к варварам, нарушившим нашу красивую мирную жизнь, прервавшим песни, зажегшим огни кровавого зарева. Я думал о своем экипаже – молодых механиках и стрелках. Какой веселый, славный народ! Им бы работать, наслаждаться солнцем, познавать всю радость созидательной жизни. Но сейчас для них существует только одна радость – положить бомбы точно в цель, бреющим полетом пройти над вражьими колоннами и полить их свинцовым дождем: пожните, что посеяли!

Я отлично понимал те чувства, которые заставляли наших героев-летчиков идти на таранящий удар: своей гибелью они избавляли любимый народ от врагов. Своей смертью они обрекали на смерть сотни фашистов, приближая час освобождения Отчизны. И ради этой великой цели они совершали последний шаг в жизни, вернее – последнее движение, без всякого колебания.

Все эти размышления быстро проносились в моей голове,