Живые люди - Анна Сергеевна Родионова

за занавеской в одной из комнат, в бесконечной череде других. Видел он эту анфиладу всего один раз, когда приезжал с мамой навестить больного папиного брата. А вообще их не пускали к себе.

Баба Яга сказала, что раньше все очень дружили, а потом поссорились, и никто не помнит из-за чего.

Разговор зашел о неприятном – о нынешней папиной работе. Отец стал работать в артели, которая выпускала жестяные банки для компотов. У них теперь дома всюду были эти банки – от жуков в крупе, или для полевых цветов, которые любила собирать Баба Яга, или мелочь всякую хранить. Удобная, в общем, вещь.

– Савушка, – сочувственно говорила тетя, – ты ведь инженер-экономист с высшим образованием, ты член партии с…

– Был, – сказал отец, – теперь нет.

– Но разве ты виноват? – не унималась тетя.

– Виноват, – честно сказал отец, – написал рекомендацию в партию скрытому врагу.

– Но ты же не знал.

– Ладно, – пресек неприятную тему дядя, брат отца, – разберутся. Ты подал на апелляцию, так? Значит, жди.

– Ну вот и хорошо, – обрадовалась мать и спросила у невестки: – А как ты варишь варенье? Ты косточки вынимаешь?

Уютно было сидеть в саду. Братья хорошо выпили, вспоминали прошлое.

– А помнишь, как ты покрасился, – засмеялся старший брат.

– А я подумала, что он брюнет, – подхватила мать, – он мне таким и понравился, черноволосый-черноволосый.

Артур ест и думает: «Я слышал это тысячу раз, неужели им больше не о чем говорить».

И наворачивает пироги. Дома таких не бывает. Никто не умеет печь. Баба Яга из бывших, жили всегда с прислугой. Мать тоже ничего не умеет. Такая у них голубая кровь. А отец крепкий крестьянский сын.

Наконец они откланялись и пошли вокруг дома пройтись. Артур решил взять велосипед. Уходя, услышал, как отец тихо сказал матери:

– Отказали мне в апелляции.

* * *

Осень. На даче стало холодно. И Смирновы стали перебираться в город. Как и в начале лета, Савелий Карпович снова заказывает машину. И опять все вещи надо собрать, и опять перевозятся обратно две кровати и раскладушка, а также все кастрюльки и сковороды. Одинокой остается керосинка – не нужна она в городе. Там газ.

Баба Яга сбилась с ног, чтобы ничего не забыть. Из экономии заворачивает в бумагу недоеденное Нютой крутое яйцо – пригодится. На кашах и сухарях девочка наконец избавилась от своего колита.

Нижние тоже довольны – перестанут у них над головой топотать.

* * *

Ну вот и Москва! Какое непривычно гулкое парадное. И городские цветы ярко-желтые, едко пахнущие – календула. Любимое лекарство у Бабы Яги. От всего лечит.

Первое сентября Артур запомнил плохо. Ощущение сумятицы мешало осознанию значимости момента. Толпы студентов во дворике на Моховой совсем не походили на передовой отряд молодежи, о котором кто-то талдычил в приветственной речи. Но гремела музыка, хохотали студентки, все обнимались, и у него зарябило в глазах.

Потом целую неделю разбирался со своим окружением, расписанием и расположением аудиторий.

Идут занятия. Обе девушки Артура с ним в одной группе. В этом повезло. А в остальном…

Артуру очень нравится латынь. Он помнит, как папа прежде любил читать чеканные строки Вергилия, выученные в дореволюционной гимназии.

А теперь… Теперь получается, если апелляции у отца нет, то Артур совершил подлог, просто наврал в своей анкете. И если вскроют обман? В лучшем случае сразу выгонят из университета, а в худшем – думать страшно. И у Артура возникает план.

После очередного семинара по латинской грамматике Артур подходит к преподавателю. Этот симпатичный человек вызывал у него доверие. Он не просто преподаватель – он член партбюро.

– Евгений Серафимович, можно с вами поговорить?

Латинист удивлен. Студент старательный, занимается хорошо, только что выступил на семинаре, цитировал Вергилия.

– Пожалуйста, – говорит он, пряча в портфель свои бумаги.

Артур мнется – рядом вертится доносчик Кочетков, у него тоже вопросы к лектору.

– Пусть сначала он, – говорит Артур и выходит из коммунистической аудитории.

К нему тут же подбегает Рогова, сует записку и исчезает. В записке написано: «Встретимся в музеи Ленина, там выставка подарков Сталина».

Артур поморщился, исправляя ошибку в слове «музеи» на «музее». А тут появились довольные друг другом Кочетков и латинист.

– Так о чем речь? – поинтересовался преподаватель.

Кочетков, к счастью, исчез. Артур сказал:

– Это конфиденциально.

Латинист сразу понял и завел его в небольшую пустую аудиторию. Смотрел требовательно и строго.

– При поступлении я ошибся в анкете.

– Если вы русский знаете так же хорошо, как латынь, – это не беда! – улыбнулся преподаватель.

– Я написал, что отец член партии, а в это время его исключили. Он подал апелляцию, и я думал, что так можно… написать. Он член партии с двадцать четвертого года.

– За что исключили? – строго спросил латинист.

Это был трудный вопрос, формулировка там была убийственная. «За пособничество троцкисту». Но разве такое произнесешь. Артур покачал головой:

– Он мне не говорил.

– Когда апелляция?

– Уже… опять отказали.

Евгений Серафимович надолго задумался. Но тут зазвенели звонки и в комнату уже кто-то ломился.

– Почему вы мне это говорите?

– Вы член парткома и… и хороший преподаватель… И человек.

В дверь стали входить студенты. Латинист сказал:

– Я подумаю, – и исчез.

В коридоре ждала Рогова.

– Ну, – сказала она.

– Что ну, – не понял Артур.

– Идем в музэй.

Она не только писала неправильно, а еще и произносила это слово через «э» оборотное. Это вызвало раздражение, и Артур отрезал:

– Прости, я занят.

Она вроде обиделась и ушла. А Артур стоял, все еще не в силах понять, что же будет дальше.

* * *

Через несколько дней при входе на истфак Смирнов неожиданно увидел портрет в рамочке, подошел поближе и вдруг дернулся.

Это был Евгений Серафимович, латинист, член парткома, которому он решился поведать свою тайну. Еще вполне крепкий мужик с легкими залысинами.

Что-то погнало Артура в партком узнать, когда похороны.

Там ему сказали, что латинист не такая уж большая шишка, чтобы по нему устраивать гражданскую панихиду, поэтому если хотите с ним попрощаться – вот вам телефон, спросите вдову.

Вот этого Артуру совсем не хотелось – не любил он и не умел выражать сочувствие. Но тут появилась Лариса и спросила, что случилось.

Короче, они поехали вдвоем к черту на куличках прощаться с совсем неизвестным им человеком. Но Артур оправдывал себя, считая, что у него есть кодекс чести и он ему следует.

Они оба помолчали над гробом в больничном морге, потом Артур неуклонно потащил ее на кладбище. Лариса сопротивлялась и спрашивала: «Кто он тебе такой, почему ты так переживаешь?»

И тогда он открыл ей свою страшную тайну. Лариса отреагировала странно:

– Ты считаешь, что виноват в его смерти?

Артур обомлел:

– Я?

Тогда Лариса сказала ему очень серьезно:

– Ты ни в чем не виноват. Прекрати страдать. Это смешно. Может, у него грипп был, испанский? – И, прижав губы к его уху, прошептала: – Только ни о чем не говори Роговой! Она неправильно поймет.

Артур почувствовал их тайное соперничество. Впрочем, смерть латиниста еще не