Русское счастье по-путински. Что нам надо - Станислав Белковский

Еще формы вертикального побега – безумие (Германн в «Пиковой даме», Евгений в «Медном всаднике»). И, конечно, смерть. Которая в России бывает вполне предпочтительнее обыденной жизни.

2. Добрый русский царь – это злой царь.

Государство не воспринимается нами как друг, сподвижник или тем более слуга. Оно – строгий учитель. Призванный выбить из нас природную дурь всеми доступными и недоступными способами. Фамильярность с учителем невозможна, иначе его указки перестанут бояться. Страх – основа легитимности. Мы часто благодарны злому царю за добрую науку, но не спешим благодарить за милости и послабления, которые более свойственны правителям ничтожным. «Я думал свой народ в довольствии, во славе успокоить, щедротами любовь его снискать, но отложил пустое попеченье: живая власть для черни ненавистна. Они любить умеют только мертвых – безумны мы, когда народный плеск иль ярый вопль тревожит сердце наше!» («Борис Годунов»).

Уже, кажется, все сказано про Иосифа Сталина, но мы не перестали его премного уважать. Один очень известный актер, ныне, увы, уже покойный, жаловался на то, что очень хотел сыграть Сталина смешным – но это так и не получилось. А вот сделать посмешище из Горбачева или Ельцина – чего проще! Нынешняя власть это во глубине души хорошо знает. Образование и всякое прочее здравоохранение – абстракции, подлинная цена которым неясна. То ли дело национальная безопасность – вот это вещь конкретная. Чтобы народ не вышел из берегов, его надо держать в узде, во его же собственное благо. Ибо без строгого (м)учителя-государства заблудится этот народ в истории, потеряется и пропадет. А еще одной революции мы не переживем.

3. Волшебный фарт – вот двигатель русской души.

В России ничего не может быть постепенно, умеренно, аккуратно. Всякие слишком длительные реформы обречены уже потому, что они длительные. Счастье достигается только чудесным образом, оно не есть банальный результат протяженного эволюционного пути.

«Расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои верные три карты» – заговаривает себя Германн в «Пиковой даме». Но заговаривает напрасно. Три карты, действительно способные изменить его судьбу, – тройка, семерка, туз, иначе никак. Он идет на авантюру, ведущую к безумию и смерти. Это лучше, чем расчет, умеренность и трудолюбие.

Не обещайте русскому народу долгих лет добросовестного труда. Обещайте чудо: в него поверят гораздо скорее – и простят вас, если (и когда) чуда не произойдет. В крайнем случае, всегда можно убедить себя, что оно-то и свершилось.

4. Земная власть не ограничена никем и ничем, кроме власти неземной. Над людьми земная власть тотальна, перед неземной – ничтожна. В этом смысле тотальность и ничтожество – одно целое.

Вот, к примеру, «Медный всадник», политический пейзаж с наводнением. «В тот грозный год покойный царь еще Россией со славой правил. На балкон печален, смутен вышел он и молвил: с Божией стихией царям не совладеть».

5. Главное русское счастье – вовремя уйти. Уйти по собственному выбору, а не по воле других. Здесь мы вновь обращаемся к побегу.

«Блажен, кто праздник жизни рано оставил, не допив до дна бокала полного вина, кто не дочел ее романа и вдруг сумел расстаться с ним» («Евгений Онегин»).

Я всегда считал «Моцарта и Сальери» пророчеством о самоубийстве Пушкина. А Дантеса – орудием и другом Александра Сергеевича.

Хотя, возможно это вовсе не так.

О политической философии Пушкина еще можно написать диссертацию. Но сейчас это все так дискредитировано… Подождем лучших времен.

Ждать – также одно из любимых русских занятий.

2014 г.

Депутаты законодательного собрания Санкт-Петербурга вышли с инициативой ввести (точнее – вернуть из советских времен) уголовную ответственность за тунеядство. Еще раз напомнив нам тем самым о священной роли труда в нашей жизни. Проблематика тунеядства мотивировала меня порассуждать о труде в России. В нашей истории и современной жизни.

Классическое русское отношение к труду прекрасно сформулировал писатель Андрей Новиков-Ланской, которого в данном случае было бы обидно не процитировать.

«В связи с разговорами о тунеядстве и пр. имею заявить следующее. Труд – очевидное и неприкрытое зло. Труд превратил человека в обезьяну. Вместо того чтобы размышлять о высоком, творить, познавать и совершенствовать себя, человек вынужден тратить драгоценное время жизни и энергию на бессмысленный механистический труд, превращающий его в роботоподобную машину. Когда Христос говорит «Будьте как дети» и «Будьте как птицы», он имеет в виду именно это – прекращайте трудиться и займитесь уже, наконец, собой. Все это, разумеется, относится к подневольному вынужденному труду. Творческая, плодотворная, подвижническая работа – это уже не просто труд, а служение – совсем другое дело».

Умри, Новиков-Ланской, лучше не скажешь!

В школе нас учили – со ссылкой на Фридриха Энгельса – что как раз наоборот: обезьяна выбилась в люди благодаря труду. Дескать, и заговорила эта обезьяна человеческим голосом, т. е. обрела членораздельную речь, потому что не могла работать молча – в силу переполнявшего ее трудового восторга. И тогда Чарльз Дарвин в процессе эволюции переделал обезьяне гортань, чтобы из животного рта начал доноситься некий вменяемый текст.

Правда, нам тут же объясняли – уже по Карлу Марксу – про отчуждение труда, которое делает работника заведомо несчастным. Но это, нам говорили, случается лишь при капитализме, где эксплуататор, эксклюзивно владеющий средствами производства, присваивает результаты чужого труда. А при социализме и грядущем коммунизме труд становится непреходящей радостью, коей не испытывали и молчаливые приматы доисторических времен.

Но все это, воля ваша, звучало как-то неискренне. И даже сами учителя/преподаватели предательски вздыхали, рассуждая о благотворной роли труда. Не верилось им самим в тщательно произносимый текст.

И вспоминались в те академические часы чеканные русские пословицы – от «работа дураков любит» до «с трудов праведных не наживешь палат каменных».

Нет ничего более чуждого русскому космизму, чем регулярный последовательный труд. Чтобы долго-долго работать в одной точке пространства, возделывая свой сад (вариант: подстригая уимблдонский газон), наш темперамент не предназначен. Не случайно труд у нас проходит по категории подвига. Отсюда и «трудовая доблесть», и звание «Герой труда». Закрыть амбразуру дзота порой оказывается легче, чем нудно выполнять в протяженном времени порученное тебе – кем-то или даже самим собою – задание.

Специалисты говорят, что такое отношение к труду сформировалось у нас издревле, из-за нестабильного климата и неплодородных почв. Вот работаешь ты, работаешь на земле, а результат – все равно непредсказуем. Между трудозатратами и урожаями нет прямой причинно-следственной связи. А потому рождается представление, что ни количество, ни качество труда не связаны с успехом. Как и наоборот.