Короли Жути - Николас Имс

– В печи томлю, – объяснила она, ухитрившись вложить весьма зловещий смысл в три самых обычных слова.

Уголок Гэбриелевых губ приподнялся в подобии улыбки.

«Ага, ему всегда нравилось глядеть, как надо мной насмехаются», – припомнил Клэй, усаживаясь за стол.

Гэбриель последовал примеру друга. Гриф улегся на подстилку, вылизал себе яйца и тут же уснул. Клэй, подавив завистливый вздох, спросил:

– А Талли дома?

– Гуляет где-то, – ответила Джинни.

Где-то… лишь бы недалеко, подумал Клэй, а то по лесу шастают койоты, в холмах завелись волки, да еще кентавр этот, которого Рик Ярсон видел у Тасселевой фермы. Ну, или лось. И тот и другой с перепугу враз затопчут девчонку.

– Негоже ей гулять в ночи, – сказал он.

– С тебя пример берет, Клэй Купер, – проворчала жена. – Только не говори, что тебя задержали на заставе. Вон, королевскими ссаками так и несет, сил нет.

«Королевскими ссаками» Джинни называла пиво в кабаке. В общем-то, правильное название. Клэй, как первый раз услыхал, долго смеялся. Но теперь было не смешно.

Во всяком случае, Клэю. Гэбриель, похоже, уже пришел в себя и даже повеселел, заухмылялся во весь рот, как мальчишка, за чьи проделки приходится отдуваться старшему брату.

– На болоте она, – сказала Джинни, снимая с полки две глиняные плошки. – Хорошо еще, что пока приносит домой только лягушек. А там, глядишь, парни потянутся. То-то будет тебе радость.

– Да не будет ничего такого, – пробормотал Клэй.

Джинни презрительно хмыкнула; он бы спросил, с чего это она, но тут перед ним возникла дымящаяся плошка жаркого. От наваристого, даром что грибного, духа невольно заурчало в животе.

Жена сняла накидку с вешалки у двери:

– Пойду гляну, как там Талли. Может, помогу ей лягушек донести. – Джинни подошла к столу, поцеловала Клэя в макушку, пригладила ему торчащий хохол. – А вы тут посплетничайте без меня.

В дверях она остановилась, взглянула сначала на Гэбриеля, который глотал жаркое с такой жадностью, будто его очень давно не кормили, а потом уже и на Клэя. Лишь спустя несколько дней (и вдали от дома) он понял, что именно выражал ее взгляд: задумчивую, отрешенную печаль, словно Джинни, его любящая, проницательная красавица-жена, уже догадалась, к чему все идет – неминуемо, как наступление зимы или неотвратимый бег реки к далекому морю.

В раскрытую дверь ворвался холодный ветер. Джинни поежилась, запахнула накидку и вышла.

* * *

– Это все Роза.

Они доели жаркое и отодвинули пустые плошки. Клэй знал, что надо бы их сложить в таз с водой, пусть отмокают, а то потом не отскребешь, но ему было лениво вставать из-за стола. Гэбриель явился среди ночи, откуда-то издалека, и ему явно не терпелось что-то рассказать. Ладно, пусть рассказывает.

– Дочка твоя? – уточнил Клэй.

Гэб медленно кивнул, оперся ладонями о столешницу, устремил взгляд куда-то вдаль.

– Она у меня… строптивая, – наконец произнес он. – Порывистая. Я бы сказал, что в мать нравом пошла, но… – По губам снова скользнула тень знакомой ухмылки. – Помнишь, я ее учил рубиться на мечах?

– Ага, а я тебя предупреждал, что лучше этого не делать, – сказал Клэй.

Гэбриель пожал плечами:

– Я хотел обучить ее основам, чтобы она в случае чего смогла за себя постоять. Ну, сам знаешь, коли́ острым концом и все такое. Но ей хотелось большего. Ей хотелось… – Он умолк, подыскивая слова. – Ей хотелось славы.

– Вся в отца.

– Вот именно, – удрученно поморщился Гэбриель. – Наслушалась глупых россказней, вбила себе в голову, что надо стать героем и собрать свою банду.

«Интересно, от кого она слышала эти глупые россказни», – подумал Клэй.

– Ну да, – кивнул Гэбриель, словно прочитав его мысли, – я сам виноват, отпираться не стану. Но дело даже не во мне. Нынешние юнцы, Клэй… они ведь бредят наемниками. Чуть ли не поклоняются им. Как с ума посходили. А наемники эти… у них не банды, а не пойми что. Какой-нибудь мудак нанимает безымянных отморозков, чтобы устраивали бучу, а сам размалюет морду, нацепит расфуфыренные латы, подвесит сверкающий меч к поясу – и ну гарцевать. Представляешь, нашелся придурок, который выезжает в бой на мантикоре.

– На мантикоре? – ошарашенно переспросил Клэй.

– То-то и оно, – горько рассмеялся Гэб. – Это ж каким олухом надо быть, а? Мантикоры же зловредные. Да что я тебе рассказываю, ты и сам знаешь.

Клэй и впрямь знал; однажды мантикора насквозь проткнула ему правое бедро, до сих пор остался вот такущий шрам. Нет, на мантикоре далеко не уедешь. А потом, какой дурак решится оседлать крылатого льва с отравленным жалом в хвосте? Ан нет, похоже, нашелся один такой.

– Они и нам поклонялись, – напомнил Клэй. – Ну, тебе-то уж точно. И Ганелону. До сих пор и сказки сказывают, и песни поют о ваших подвигах.

Естественно, рассказы о подвигах были преувеличены, а песни по большей части – сплошная выдумка. Но их все равно помнили, даже тогда, когда те, кого восхваляли в песнях, давным-давно забыли о прежней жизни.

«А ведь когда-то мы были великанами…»

– Нет, теперь все иначе, – вздохнул Гэбриель. – Видел бы ты, Клэй, какие толпы собираются, когда эти банды приходят в город. Мужики орут как резаные, бабы визжат, рыдают взахлеб, чуть ли не в судорогах бьются… Говорю ж, как с ума посходили.

– Бред какой-то, – с чувством произнес Клэй.

– Так вот, – продолжил Гэбриель, – Розе втемяшилось в голову стать мечником, ну я ее и научил кое-чему, думал, что надоест, побалует и бросит. Я ж не учил плохому. Жена взбеленилась, понятное дело.

Еще бы, подумал Клэй. Валерия, мать Розы, не признавала ни грубой силы, ни оружия и терпеть не могла тех, кто ими пользовался – как во зло, так и во благо. Отчасти из-за нее банда и распалась.

– А у Розы оказался настоящий талант, – сказал Гэбриель. – Из нее вышел отличный боец, и это я говорю не из отцовской гордости. Поначалу она устраивала битвы с соседскими ребятишками, но тем быстро надоело – кому ж интересно, когда тебя раз за разом укладывают на лопатки. Тогда Роза начала ввязываться в уличные драки, а потом уговорилась с устроителями турниров и показательных поединков, ну и понеслось.

– Еще бы, дочь Золотого Гэба… – задумчиво произнес Клэй. – На нее всякому любопытно поглядеть.

– Ага, желающих нашлось немало, – кивнул приятель. – Только как-то раз Валерия увидела синяки и взъярилась. Ох, да ты же ее знаешь… Она во всем обвинила меня, а Розе и думать запретила о мечах да о баталиях, так что какое-то время дочь не участвовала в поединках, а потом… – Он умолк, скрипнул зубами. – Когда Валерия меня бросила, мы с Розой… в общем, мы тоже рассорились. Она снова взялась за свое, дома не бывала сутками, к синякам прибавились раны посерьезнее. И волосы обкорнала… Слава Святой Четверице, что Валерия этого не видела, иначе я бы тоже кой-чего лишился – не волос, а головы. А тут еще и циклоп откуда ни возьмись…