Фельдмаршал в бубенцах - Нина Ягольницер

сжимая драгоценности в руках. На высоком лбу блестели капли пота, седые волосы казались медными в отблесках огня. Кондотьер брезгливо сплюнул:

— Не пытайтесь меня подкупить, Эрнесто. Только не меня. Мне ничего не нужно от скопища грязных ублюдков, называющих себя слугами святой церкви. Мне нужна Треть — а вам пригодится быстрая смерть. Я жду.

Альбинони помолчал, а потом сжал пальцы так крепко, что побелели суставы.

— Что ж. Ищите, Орсо, — твердо отрезал он и одним изящным, почти танцевальным движением нанизался грудью на клинок.

Полковник окаменел. С бранью рванул скьявону назад, и пастор Альбинони тяжело осел на ступеньки, все так же глядя в глаза кондотьеру. Несколько блестящих темных капель скользнуло с острия на камень крыльца.

— Тварь… — прошептал Орсо. — Тварь, тварь! — заревел он вдруг, остервенело вонзая клинок в живот умирающего, а затем снова и снова. — Будь ты проклят, проклят!

Но пастор уже не слышал, только тело равнодушно дергалось при каждом ударе да глухо постукивала о створку двери безвольно откинутая голова. Орсо отшвырнул окровавленную скьявону и рухнул на ступеньку, тяжело дыша и все еще бессвязно что-то бормоча.

* * *

…Полковник оборвал смех, отирая пот со лба. Куда мне до вас, пастор. От вашего хохота сейчас должен сотрясаться ад. Правду говорят, что самый надежный тайник всегда на самом виду. Как настырно вы совали мне в руки ладанку, как пафосно толковали о Святой церкви! Вы знали, что этим лишь сильнее оттолкнете меня от своего подкупа. И плевать вы хотели на мои угрозы, когда я сам тыкал избавлением вам в грудь. Право, вы слишком изящно выставили меня олухом, чтобы я мог обидеться.

Поднявшись на ноги, Орсо вновь обратился к Пеппо:

— А знаете, Джузеппе, вы мне нравитесь. Я уважаю смелых людей. Однако оцените происходящее здраво: ни вам, ни Годелоту не будет покоя. Сегодня вы обошли меня, но настанет завтра. Бросьтесь сейчас со стены — и я примусь за ваших друзей. Я вытрясу из Годелота все, что он знает, до последнего слова. Я разыщу мальчугана, что носил для вас письма, наведаюсь снова к прелестной лавочнице. Я буду клевать по зерну, словно воробей, и все равно добьюсь своего. Вы же сами, будто малодушный дезертир, просто спрячетесь в земле, отдав своих близких мне на съедение. Да, вероятно, я могу опоздать. Но подумайте, сколько жизней будет без всякого толка сломано вашим упорством.

На сей раз Пеппо молчал около двух минут. Затем из темноты донесся прерывистый вздох.

— Черт бы вас подрал, полковник, — глухо проговорил подросток, — неужели этот поганый пергамент стоит таких жертв? — Голос его зазвучал устало. — Послушайте, я не скажу вам, где свиток. Все равно не скажу. Слишком много погибло людей, чтобы просто отдать вам его. Вы сами твердите, что свиток опасен и может причинить многие беды. Поэтому я сделаю все, чтобы вы не заполучили его. Но, полковник… Вы можете преследовать меня до самой смерти. Вы можете уничтожить Лотте. Да, мне больно это сознавать. Но я знаю его. Мы вместе встали на этот путь — вместе нам по нему и идти. Но… умоляю вас, не трогайте мальчика и лавочницу. Они ничего не знают, даже моего настоящего имени. Это девушка и ребенок, полковник. Должно же быть хоть что-то неприкосновенное. Даже для вас.

Орсо тоже долго не нарушал тишины. А потом проговорил медленно и взвешенно, будто ступал по шаткому мосту:

— Джузеппе. Все святое, что у меня было, давно похоронено в разных частях Европы. Но, допустим, кое-какие огрызки совести есть и у меня. Мы с вами уже около часа топчемся на месте. И, думаю, я знаю, как быть. Вы не хотите отдавать свиток? Хорошо. Как насчет того, чтобы продать его?

Пеппо усмехнулся:

— О, это совсем другое дело, полковник! Полагаю, вы даже дадите мне неплохую цену. А потом у меня будет целых полчаса, чтоб насладиться богатством, покуда ваши умельцы не пожалуют и не снесут мне голову. Хотя в шансе подохнуть состоятельным человеком есть своя прелесть.

Но кондотьер оставался серьезным:

— Вы неверно поняли меня, Джузеппе. Я не сулю вам денег. У меня есть для вас нечто более ценное.

— Не тяните, полковник, я умираю от любопытства! — тем же тоном откликнулся подросток.

Орсо сделал паузу.

— В обмен на находящуюся у вас ценность я предлагаю вам зрение.

* * *

В траттории мессера Ренато всегда хватало постояльцев, а потому вечерами почти все подслеповатые окошки мерцали дрожащими огоньками свечей. Только в одной каморке, занимаемой слепым оружейником, обычно царила темнота. Но в ту ночь и это окно было слабо озарено. У стола, на котором горела тощая свечка, сидел Алонсо.

У самого подсвечника лежало письмо, с таким трудом прочитанное им для Риччо. Хотя шотландец Годелот отчего-то называл его Пеппо. Теперь, перечитав письмо несколько раз, Алонсо уже знал его содержание:

«Дружище, я надеюсь, ты получишь это письмо без промедления. Произошло слишком много всего. Во-первых, я узнал, кто недавно пытался убить меня, и тебе тоже следует это знать. Называть здесь имен я не буду, об этом потолкуем с глазу на глаз.

Но это не главное, брат. Я узнал кое-что, намного более важное. Во всей этой карусели последних месяцев нет никаких случайностей. Все эти годы ты ошибался. У тебя совсем не та фамилия, что ты думаешь. То, что у нас так сильно хотят отыскать, действительно принадлежало твоей семье, и именно поэтому она и погибла. Это страшная вещь, Пеппо, и тебе нельзя хранить ее у себя. Ее будут искать, пока не найдут. А оттого прости меня за спешку и риск, но медлить нельзя.

На севере Каннареджо у самого моря есть развалины старинной крепости. О них все знают, но слава у них дурная, и туда никто из пустого любопытства не суется. Спроси в любой траттории, и тебе укажут путь, дорога всего одна. Там, на площадке второго этажа, я буду ждать тебя сегодня около десяти часов вечера. Непременно возьми с собой пасторское наследство, я должен его рассмотреть. Поднимешься легко, лестница широкая и надежная. Я недавно узнал об этом месте, однополчане байки травили, жаль, что так поздно.