Другая Блу - Эми Хармон

– Вы, должно быть, задаетесь вопросом, почему я преподаю историю.

Не думаю, что кому-то это было интересно, но мы все были загипнотизированы его акцентом.

Он продолжил:

– Что такое история?

– Это рассказ о чем-то, – кто-то с готовностью прощебетал сзади.

– Именно, – мудро кивнул мистер Уилсон. – История – это рассказ. Чей-то рассказ. Еще мальчиком я понял, что читать книги мне гораздо интереснее, чем слушать уроки. Литература позволяет историям воплотиться. Возможно, это наиболее точное отображение исторических событий, особенно если это – произведения, написанные одновременно с происходящими событиями. Моя задача в этом году – познакомить вас с книгами, которые покажут вам мир, оживят историю и помогут вам увидеть ее связь с вашей жизнью. Обещаю не быть слишком нудным, если вы пообещаете хотя бы постараться слушать и учиться.

– А сколько вам лет? – кокетливо спросил чей-то девичий голосок.

– Вы говорите как Гарри Поттер, – проворчал какой-то парень с задней парты. Кто-то хихикнул, а кончики ушей мистера Уилсона, видневшиеся из-под густой шевелюры, тут же покраснели. Он проигнорировал и вопрос, и комментарий, начав раздавать листы бумаги. По классу прокатился недовольный гул: бумага означала письменную работу.

– Посмотрите на лист перед вами.

Мистер Уилсон ходил между рядами, раздавая бумагу. Закончив, прошел к доске и оперся на нее, сложив руки на груди. Посмотрел на нас несколько секунд, убедился, что все слушают, и продолжил:

– Он чистый. На нем ничего нет. Чистый лист, как и ваше будущее: неизвестное, ненаписанное. Но у всех вас есть своя история, верно?

Несколько учеников согласно кивнули, а я кинула взгляд на часы. Еще полчаса, и можно будет снять эти джинсы.

– У каждого из вас есть своя история. Она написана ровно до этого момента, до этой секунды. И я хочу узнать эту историю. ВАШУ историю. И хочу, чтобы вы сами знали ее. У вас есть время до конца урока. Не бойтесь, что получится неидеально. Быть идеальным скучно. Мне все равно, пишете ли вы с ошибками или бросаете фразы на середине, цель не в этом. А в честном рассказе обо всем, чем вы захотите поделиться. Я соберу ваши работы в конце урока.

Тут же послышался скрип стульев по полу, звук открывающихся в поисках ручек пеналов, жалоб, а я смотрела на бумагу. Провела по ней кончиками пальцев, представляя, будто могу нащупать линии, лежащие на бумаге синими горизонтальными ниточками. Прикосновение к бумаге всегда успокаивало меня. Какое расточительство, пачкать ее каракулями и кляксами. Я положила голову на стол, прямо на лист, и закрыла глаза, глубоко вдыхая. Пахло свежестью, немного опилками. И я позволила аромату окутать меня, представляя, что это – одна из моих деревянных заготовок и я провожу руками по ее изгибам и неровностям, которые сама же отшлифовала, слой за слоем приоткрывая скрытую корой красоту. Было бы жалко ее испортить. Равно как и этот отличный лист бумаги. Я выпрямилась и уставилась на нетронутый белый прямоугольник передо мной. Рассказывать свою историю я не хотела. Джимми говорил, чтобы действительно понять кого-то, нужно знать его историю. Но тогда это было о дрозде.

Джимми любил птиц. К резьбе по дереву у него был талант, а наблюдать за птицами ему просто нравилось. Он часто забирался на возвышенность с биноклем, где мог часами сидеть и записывать свои наблюдения. По его словам, птицы были вестниками, и если быть достаточно внимательным, можно узнать очень многое: о смене направления ветра, о приближающейся буре, заморозках. И даже есть ли рядом опасность.

Когда я была совсем маленькой, на месте мне никак не сиделось. Да и сейчас не всегда получается. Наблюдать за птицами оказалось делом нелегким, так что когда я стала достаточно взрослой для этого, Джимми стал оставлять меня дома одну. Мне гораздо больше нравилась резьба по дереву просто потому, что это было физическое действие.

Наверное, мне было семь или восемь, когда я впервые увидела Джимми по-настоящему воодушевленным. Мы были в Южной Юте; обычно я не запоминала места, где мы останавливались, но тут Джимми сам назвал его.

– Что он делает в наших краях? – поразился он, не отводя взгляда от низкорослой сосны. Я проследила за его взглядом и увидела маленькую черную птичку, усевшуюся на тонкую ветку где-то посередине ствола. Джимми пошел за биноклем, а я осталась, неподвижно наблюдая за птичкой. Ничего особенного я не заметила. Просто птичка. Перышки черные-пречерные, никакой цветной полоски или яркой отметки, и глазу не за что уцепиться.

– Точно, евразийский черный дрозд. Черные дрозды не живут в Северной Америке. Уж точно не такие, как этот. Это певчий дрозд. – Джимми вернулся и уже смотрел в бинокль, шепча себе под нос.

– Он забрался далеко от дома или же улетел от кого-то.

– А где дрозды живут? – я тоже перешла на шепот, чтобы не спугнуть гостя, раз Джимми считал его особенным.

– В Европе, Азии, Северной Африке, – пробормотал Джимми, разглядывая черную птичку с оранжевым клювом. – Встречаются также в Австралии и в Новой Зеландии.

– Как ты узнал, что это он, а не она?

– У девочек нет таких блестящих черных перьев. Они не такие красивые.

Дрозд уставился на нас маленькими желтыми глазками, чувствуя наше присутствие, зная, что мы смотрим. Тут он сорвался с ветки и улетел, а Джимми смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду.

– Его крылышки были такими же черными, как твои волосы, – отметил Джимми, отворачиваясь от необычной птички, разом оживившей наше утро. – Может, это ты… птенчик вдали от дома.

Я прищурилась, глядя на наш трейлер в тени деревьев.

– Мы не так и далеко от дома, – озадаченно произнесла я. Мой дом был там, где Джимми.

– Черные дрозды, в отличие от воронов, ворон и других черных птиц, не считаются предвестниками беды. Но они не раскрывают свои секреты так просто, хотят, чтобы мы сами догадались. Нужно стать достойными их мудрости.

– А как? – Я недоуменно сморщила нос.

– Мы должны узнать их историю.

– Но он – птица. Как мы можем узнать? Он же не умеет говорить. – Как и все дети, я понимала все буквально. Мне бы хотелось, чтобы дрозд спел мне что-нибудь. Я бы взяла его домой, а он бы рассказывал мне сказки весь день. А то Джимми не соглашался, как я ни упрашивала.

– Прежде всего тебе нужно очень захотеть узнать. – Джимми взглянул на меня сверху вниз. – Потом нужно наблюдать. Слушать. И спустя какое-то время ты узнаешь его получше. Начнешь понимать его. И он расскажет тебе свою историю.

Я вытащила карандаш и покрутила его в пальцах. Усмехнувшись, начала так: «Жила-была…», чтобы казаться остроумной. Будто моя история – сказка. Улыбаться расхотелось.

«Жила-была одна птичка, маленький черный дрозд, – написала я. Посмотрела на страницу. – Его вытолкнули из гнезда, никому не нужного птенца».

В моей голове замелькали картинки. Длинные черные волосы, поджатые губы. Это все, что я помнила о своей матери. Потом вместо этого представила добродушную улыбку. Получилось совершенно другое лицо, лицо Джимми. В груди кольнуло. Мысленно взглядом скользнула по его рукам, смуглым, быстро работающим стамеской по тяжелому бревну. Пол у его ног был усыпан стружками, а я сидела рядом и смотрела, как они падают вокруг меня. Я закрывала глаза и представляла, будто это – эльфы, прилетевшие поиграть со мной. Эти воспоминания мне нравились. Как он, взяв мои ручки в свои, помогал мне отрывать тяжелую кору со старого пня. Как тихо рассказывал о том, что скрыто под поверхностью. Слушая его голос из воспоминания, я мысленно перенеслась через пустыню, вверх к холмам. Позавчера я нашла сучковатую ветку мескитового дерева, она была такой тяжелой, что мне пришлось тащить ее к пикапу и запихивать туда по частям. У меня руки чесались очистить обуглившуюся кору, посмотреть, что же там. В своем воображении я уже видела, что это должно быть. Сложив руки поверх бумаги и притопывая ногой, я мечтала о том, что могу создать.