Ночной консьерж - Йенс Фишер

Я подготовил бал, который представляет точную копию аристократических увеселений в Петербурге накануне буржуазной революции. Оркестр исполняет только номера, популярные на великосветских приемах в сезоне 1916–1917 годов. Повара точно воспроизводят меню императорского бала 18 сентября 1916 года, записанного в придворных книгах. Гости – точнее, гостьи, – должны надеть вечерние наряды из каталога «Осень 1916». Ярый противник употребления наркотиков, Мансур даже допустил присутствие на вечеринке кокаина, вошедшего в тот исторический период в повсеместный обиход. Зимой 1916 года белый порошок свободно продавался в питерских аптеках, излечивая аристократов от хандры и сводя с ума богему. Впрочем, главная изюминка бала кроется в гостях. Шейх потребовал, чтобы я собрал двенадцать девушек не моложе восемнадцати и не старше двадцати трех лет, с фигурами привычных модельных параметров, но с непременной аристократической родословной. Это его выражение. Так было указано в электронной переписке, будто речь шла о борзых щенках. «С аристократической родословной»! «Как вы будете ее проверять?» – спросил я в ответ. «Доверяю тебе, – написал Али, – потому что уверен, ты не станешь обманывать меня. Ты ведь знаешь, я нервничаю, когда чувствую неискренность». «Девушки должны будут заниматься сексом?» – «Не обязательно. Но должны быть готовы к этому. И главное – они не должны быть профессионалками. Это исключено».

Помню, в тот момент я испытал кислую брезгливость по отношению к Мансуровым причудам и тут же перенес ее на себя. Сутенерская часть профессии нравится мне в ней менее всего, но я мирюсь, понимая, что секс движет миром. Однако – «с аристократическими родословными»?! Где их взять? Тем более троих из двенадцати буду выбирать не я. В игре возникли новые правила, которым я вынужден подчиниться. Пришлось постараться. Отыскал в питерских вузах девять девушек, чьи лица показались мне соответствующими общепринятому аристократическому типажу: тонкий нос, высокие скулы, длинная шея, в ангельском взгляде – бездна терпимости ко всему хамству этого мира. Понимание и всепрощение. Ну… а троих предоставило агентство, которое с недавних пор стало моим постоянным партнером по бизнесу. У их девушек – те же признаки породы во внешности, за исключением взгляда. Ни намека на терпимость или одухотворенность. Они смотрят на окружающих с готовностью доберманов. С готовностью броситься по первой команде: схватить, растерзать, загрызть.

Что ж, выбора у меня нет. Пусть Мансур сам копается в их родословных.

Девушки уже расположились во дворце. Едва мы проходим в зал для приемов, оркестр начинает играть мазурку, а двенадцать воплощений женственности поднимаются с кресел, приветствуя нас. Я невольно любуюсь, на минуту забывая о работе. Как они прекрасны в вечерних платьях начала прошлого века, которые я взял напрокат в Александринском театре! С тонкими талиями, затянутыми в высокие корсеты над пышными кринолинами, девушки смотрятся как тонкие свечи в массивных подсвечниках. Волосы блестят, глаза светятся от любопытства и трогательного предвкушения праздничных приключений.

Конечно, я посвятил их во все детали обслуживания вип-персон. К моему удивлению, на стадии ответа на вопрос «Готовы ли вы к сексу с заказчиком?» из десяти девушек, которым я делал предложение, отсеялись только две. Остальные пожали плечами, будто речь шла об уборке чьей-то не слишком захламленной квартиры, и ответили, что за нормальные деньги – почему бы нет. Ангельская внешность не гарантирует такой же чистоты. Трое из тех, кого я выбрал, затем признались мне с хихиканьем, имитирующем застенчивость, что иногда подрабатывают сексом. «Изредка… когда очень деньги нужны. Строго индивидуально, в Интернете».

Мансур под развеселую мазурку медленно обходит девушек, останавливаясь около каждой и подолгу вглядываясь в нее. Одних он разглядывает с ног до головы, ничуть не смущаясь такой откровенности, другим пристально смотрит в глаза своим цепким взглядом хищника азиатской пустыни. Высокую брюнетку с бирюзовой диадемой в прическе Мансур берет за руку и долго гладит ее ладонь, как хиромант, разбирающий сплетение линий в судьбе. Наконец он делает знак дирижеру, и тот останавливает оркестр.

– Ты не был со мной честен, – он оборачивается ко мне, – не все девушки здесь соответствуют запросу.

Шейх держит паузу, давая возможность своему взгляду выполнить воспитательную расправу со мной. Вместо этого я вижу, как глаза Мансура выскакивают вперед на двух наконечниках стрел, вонзившихся ему в затылок.

– Я не буду требовать у тебя вернуть деньги. Просто знай, что я разочарован. А когда я в ком-то разочарован, я стараюсь больше не встречаться с этим человеком.

Я спешно отвожу взгляд. Пусть это выглядит признанием вины, пусть он решит, что мне стыдно и я раскаиваюсь. На самом деле я опасаюсь, что шейх прочтет в моих глазах затаенное торжество и неприкрытое злорадство. Потому что это не он, это я еще три недели назад решил, что больше мы с ним никогда не встретимся.

Мансур делает знак своей охране, и те выпроваживают трех девушек, в которых он заподозрил отсутствие породы. Одна из трех – из числа девушек капитана Романова. Для нее это провал, но двум другим Мансур определенно оказал услугу.

Затем он жестом предлагает оставшимся девушкам занять места за столом. Направляясь к своему высокому трону, он оборачивается на полпути:

– Ну, что же ты стоишь? Я ведь ясно сказал – не хочу тебя больше видеть! Найдешь выход?

Я молча поворачиваюсь и отправляюсь в длинный путь по устеленной коврами галерее, между картин передвижников и вазами всех известных человечеству эпох. С каждым шагом голос Мансура, начавшего свое утонченное издевательство над аристократками, звучит все тише, и мне кажется, он затихает не оттого, что я покидаю этот дворец, а оттого, что жизнь медленно вытекает из шейха.

Афонские монахи каждый день, после двенадцати часов работы, замаливают свои грехи. Когда они успевают согрешить, если все время работали в монастыре? Все просто – они замаливают свои грешные помыслы. Если бы я был похож на них, мне следовало бы молиться непрерывно, день и ночь, день и ночь. Потому что весь день сегодня я думал о том, как Мансур умрет. И радовался, что буду участвовать в этом. Я выполнил свою часть работы. Теперь надо постараться забыть питерские улицы, выстрел из бортового орудия «Авроры», дворец в Петергофе и ярость в глазах шейха, когда он не дождался своего визави сегодня утром. Теперь начинается самая трудная работа консьержа – забывать.

– Посторонитесь! Да подвиньтесь же вы!

Раздвигая локтями пассажиров на эскалаторе, Кристина продолжала упорно шагать по ступеням наверх, несмотря на то, что движущаяся лестница сама несла ее туда.

– Цивилизация способствует ожирению… Люди слишком много думают, поэтому деградируют и толстеют. А когда толстеют, начинают деградировать еще быстрее. Катастрофа, сопоставимая с экологической! Пятью шесть – тридцать шесть, шестью восемь – сорок восемь. – Кристина шевелила губами, подстегивая себя. Тридцать шесть или сорок восемь калорий испарятся из организма прямо сейчас, если она совершит это усилие. Ее круглые плотные коленки ритмично выныривали из-под платья, как головы пловцов, соревнующихся баттерфляем на короткой дистанции. Мозг работал в режиме калькулятора. Каждый свой шаг Кристина в уме мгновенно могла перевести в калории.