Золотые пилигримы - Остап Иванович Стужев

– ¡Dispara, dispara! Santos, leche ¡disarate una vez![3] — теперь почти кричал ему стоявший на одном колене латинос.

Нервно вытягивая шею, он приставил ладонь к козырьку бейсболки, как будто это могло помочь разглядеть что-то существенное.

— Soy francotirador, i eso tampoco es una metralladora, Jesus[4], — говоривший отложил в сторону винтовку и, достав из сумки-грыжи маленький бинокль, пытался угадать хоть какое-то движение на краях огненного шара.

Но исправить что-то уже было невозможно. Если кто-то и остался в живых при взрыве, пламя, охватившее машину, неминуемо должно было поглотить всех внутри и вокруг. Хесус, тридцатилетний мачо, научившийся убивать уже в девятилетнем возрасте, презрительно смотрел на слепого, в панике щупающего свое лицо.

— Nos vamos[5], — промолвил он, обращаясь скорее к самому себе, чем к продолжавшему шарить взглядом по окрестности Сантосу.

Перекинув, словно тюк через плечо, продолжавшего скулить от боли и отчаяния парня, он побежал вниз по тропе, ловко разворачиваясь на каждом повороте и не обращая внимания на булыжники под ногами.

Снайпер, следовавший за ними налегке, более молодой и быстрый, уже примеривался, как их обогнать, чтобы, не теряя времени, завести спрятанное неподалеку авто, когда откуда-то сверху и чуть левее послышалось:

— Arête, arête, bouje pas![6]

И сразу же раздались выстрелы, оборвавшие жизнь Хесуса и спасшие от лишних страданий обреченного слепого. Сантос метнулся в сторону, пытаясь втиснуться в расщелину и укрыться за камнем, но, получив две пули в ногу, сложил руки за головой и, стараясь не чувствовать раскаленного металла, выжигающего изнутри мышцы, замер в ожидании, когда ажаны подойдут и наденут на него наручники. Он был жив, и это было главным для него в эту минуту.

* * *

Москва, Россия. Осень 2012 года

Москва плавно заходила в зиму. Стоял конец ноября, уже выпал и растаял первый снег, и мокрый асфальт черных улиц поблескивал калейдоскопом льдинок, отражавшим еще не выключенные фонари городского освещения. Центр города постепенно заполнялся автомобилями. В окнах бизнес-центров и разных учреждений загорался электрический свет. Служащие, секретарши и их начальники, многотысячная армия менеджеров и торговых представителей всех мастей спешили к своим компьютерам. Живущие далеко обычно приезжали раньше тех, кто жил поближе. Системные пробки делали жизнь невыносимо изматывающей, и время на дорогу рассчитать было невозможно. Только коммунальщики и охранники никуда не спешили: одни жили там же, где трудились, другие дежурили сутками и, хмурые и недоброжелательные, стояли возле рамок за распахнутыми дверями, проверяя документы и сумки посетителей.

Лена убрала пропуск и, подождав вместе с остальными у лифта, поднялась на седьмой этаж, где обитали топ-менеджеры корпорации. Она, как всегда, чуть-чуть опаздывала и немного переживала, что ее непосредственное начальство в лице руководителя секретариата Паулины Фроловны уже на месте и, как всегда, ищет предлог для бесконечных придирок. Легкое опоздание было в порядке вещей, просто иногда начальство приезжало рано утром, и это всегда означало, что Паулине Фроловне накануне домой звонил генеральный и устраивал садистский разнос, не позволявший сомкнуть глаз до зари. Естественно, первую волну плохого настроения она выплескивала на секретаршу, припоминая ей вслух все, что та должна была сделать и не сделала. Этого всегда оказывалось недостаточно для серьезного недовольства: Лена была прилежна и ответственна, поэтому именно опоздание становилось основным предметом обсуждения. Потом, в течение дня, все постепенно успокаивалось, и следующий месяц или даже два Лена могла себе позволить немного задержаться. Тем не менее она нередко испытывала тревожное чувство перед дверьми приемной.

Приложив пластиковый ключ, она вошла и включила свет. Приемная, к счастью, была пуста, и, значит, у нее было достаточно свободного времени, чтобы переодеть туфли, подкраситься, повертеться перед зеркалом — словом, совершить необходимый каждой женщине ритуал перед началом рабочего дня.

Завершив столь важные дела, она включила компьютер и распечатала несколько файлов, после этого собрала бумаги и аккуратно сложила их в папку, на которой золотым тиснением было написано «Для совещаний» и, чуть ниже, «Генеральный директор И. В. Хайруллин».

Все делалось на автомате, это была рутинная подготовка к еженедельному совещанию. Появившаяся через несколько минут Паулина Фроловна немедленно развила бурную деятельность, распорядившись пригласить кучу дополнительного персонала, чтобы к прибытию Ильяса Валентиновича все было в полном порядке. И вправду, разве можно было представить такое важное событие без аккуратно расставленных бутылочек с водой, отдельно газированной и, соответственно, негазированной, стаканчиков, салфеточек и так далее и тому подобное. Первым в приемную прибыл начальник первого отдела, основной обязанностью которого было шлепать печати на бумаги внутреннего документооборота, определяя их значимость, а значит, и секретность. За глаза его называли не иначе как Сморчок из-за мелких черт лица и сильно выделявшихся морщин, идущих от носа к верхней губе. В довершение картины он носил толстый свитер, от которого несло ядреной смесью пота и табака. Сморчок, пользуясь привилегиями своего положения, курил прямо у себя за конторкой. Сегодня он был в отличном настроении. Заглядывая Лене через плечо, он шарил своим вездесущим взглядом по документам, лежащим на столе, не оставляя без внимания и разрез ее блузки. От этого занятия его отвлек главный технолог, явившийся в сопровождении директора по обеспечению. Снабженец заискивающе семенил рядом. Он был готов на любые унижения, лишь бы технолог продолжал согласовывать замены. Прописанные в технологических картах марки металлов всегда находились в дефиците и стоили сумасшедших денег. Меняя их на более доступные и более дешевые, снабженец увеличивал свое благосостояние ежедневно.

Игорь Низовцев влетел в приемную Хайруллина ровно за двадцать минут до начала, скинул плащ, пригладил волосы перед зеркалом. Он недавно сделал операцию по вживлению волос и теперь очень ими гордился, следя за тем, чтобы все выглядело максимально естественно. Игорь казался чуть старше своих тридцати пяти, но при этом не был лишен шарма, который с возрастом и деньгами незаметно приобретают все топы. Еженедельное совещание обычно начиналось в одиннадцать. Все участники старались подойти в приемную генерального минут на десять-пятнадцать раньше, чтобы поздороваться и присмотреться к обстановке, перекинуться парой ничего не значащих фраз и влиться в коллектив. Считалось дурным тоном явиться ровно к началу — лучше уж опоздать немного и, получив свою порцию публичного порицания, заслужить благодарность коллег за добровольно возложенную на себя роль громоотвода. Такое нелогичное и странное для наивного обывателя поведение было вполне естественным для этих людей, знавших цену аппаратной солидарности.

Низовцев поздоровался сначала со всеми, кто уже стоял в приемной, а потом с каждым в отдельности, вкладывая в рукопожатие то количество теплоты, которое соответствовало неписаной табели