Посторонний человек. Урод. Белый аист - Людмила Георгиевна Молчанова

Я просто так посмотрела, просто подумала, взяла или нет мама зонтик.

Я сбегал в прихожую и увидел, что мама зонтик взяла. Но Лилька не успокоилась. Теперь ей уже померещилось, что мама забыла надеть ботики.

— Вот что, голубчики, — рассерженно сказала бабушка. — Не выдумывайте басен и садитесь-ка лучше за уроки.

— Мы их всегда делаем утром на свежую голову, — сказала Лилька, ехидно поглядывая на бабушку. — А сейчас у нас просто болит голова, ну, так и разламывается.

Бабушка Селиванова поняла, что Лилька ее дурачит, насупилась, пожевала губами.

— Ладно, — сказала наконец она. — Если будете сидеть смирно, то я покажу вам новую карточку моего Сашеньки. Сегодня Дементий Ильич удружил, принес.

Сашенька — это был сын бабушки Селивановой. Он воевал, потом его ранили, почти целый год лежал в госпитале и все же не выжил. Хотя с тех пор прошло много лет, бабушка все не могла забыть своего сына, все вспоминала и даже иногда плакала. Бабушка ушла за карточкой, а Лилька вздохнула. Но сразу перестала вздыхать и морщиться, когда увидела новую фотографию. Она ухватилась за нее обеими руками, прижала к носу, засмеялась, закричала:

— Дядя Дема! Дядя Дема! И какой смешной! И усов у него тогда не было. Смотри, Юрастик, и костыль у него подмышкой...

Я тоже посмотрел на карточку и увидел не только дядю Дему, но еще двоих. Бабушкин сын Саша лежал на раскладушке под деревом, а рядом стоял высокий человек. У этого человека была совсем бритая голова и, кажется, он на что-то сердился.

Бабушка Селиванова вытащила из обшлага своей кофты носовой платок и принялась тереть им глаза. Я украдкой дал Лильке хорошего тумака, чтобы она не так громко смеялась. Подумаешь, дядя Дема! И чему обрадовалась, сама не знает!

— И где только раздобыл Дементии эту карточку! — проговорила бабушка. — В госпитале они снимались в сорок пятом году. Вот этот-то, высокий, душа-человек! Жив-здоров и тоже работает где-то на железной дороге... И Дементий здоров. А вот Сашенька мой не выжил. И все фашист окаянный! У меня вот Саша, а у Дементия вся семья погибла при бомбежке. Остался один бобылем, и не схотел вернуться к себе в Смоленск. Так и прижился у нас на Урале.

Бабушка еще раз взглянула на фотокарточку и вдруг спросила:

— Может, спать будем, ребятки?

Лилька было заупрямилась, но я тихонько ущипнул ее за локоть, и она закивала головой. Она, верно, подумала, что я нарочно спроваживаю бабушку, чтобы затеять какую-нибудь интересную игру. И чуть не расплакалась с досады, увидя, что я и в самом деле начинаю укладываться в постель. Мне совсем не хотелось озорничать в этот вечер. Мне почему-то вспомнилось, как уехал наш папа, как вскоре после этого заболела Лилька, как мама приходила с работы усталая, грустная. Я сам ходил с мамой в скупочный магазин— она снесла туда свою меховую шубку и пуховый платок...

— Ложись и не пикай, — прикрикнул я на Лильку, погасил свет и начал громко считать. Лилька удивилась и спросила, зачем я это делаю.

— Как досчитаю до ста, так и мама придет, — ответил я. — Давай, кто быстрее?

Лилька покопошилась и принялась тоже считать — вначале быстро-быстро, а затем все медленнее и тише. Наконец и совсем умолкла — заснула.

В комнате наступила тишина, только мышь скреблась за шкафом, да стучал дождь по крыше, да стекали кривые струйки по оконным стеклам, будто слезы.

Гурик Синичкин

У нас в классе давно идет спор: сколько же в конце-концов нашей Софье Ивановне лет. На лицо совсем молодая, глаза веселые, морщин тоже нет, а вот волосы почему-то все белые, как у бабушки Селивановой. Только у той на макушке торчит маленький узелок, а у Софьи Ивановны две толстые косы вокруг головы обвиты, точно жгуты.

Софья Ивановна носит какие-то странные ботинки, которые скрипят при каждом ее шаге. Гурик Синичкин уверяет, будто наша классная руководительница хитрая и нарочно заказывает такие ботинки в специальной мастерской, чтобы мы слышали, как она подходит к классу, и успели приготовиться к уроку. Он утверждает, что в этой мастерской могут сделать любую обувь: со скрипом, без скрипа, широкую, узкую, — какая потребуется.

И в этот раз мы тоже услышали, как Софья Ивановна подходила к нашим дверям, и притихли. Мы как-то раз собирались поздравить ее с наступающим праздником, и Натка Черепанова, председатель совета отряда, приготовила целую речь. Но Натка зря готовилась, зря волновалась. Ей не пришлось сказать ни одного слова, потому что Софья Ивановна вошла такая расстроенная, какой мы никогда ее не видели.

— Мне вчера было стыдно на педсовете, — сказала Софья Ивановна и начала называть фамилии ребят, у которых были двойки.

Больше всего она, по ее словам, беспокоилась за меня и Гурика Синичкина. Она просто не знала, что с нами делать, какие меры принимать. Ей было очень обидно за таких способных, умных ребят, которые определенно могли бы учиться на четверки.

Гурик Синичкин сидел и улыбался. Софья Ивановна глянула на него один раз, потом другой и спросила: неужели ему так весело? Гурик наклонил свою рыжую макушку и подмигнул мне одним глазом.

— Хорошо, — сказала тогда Софья Ивановна строго и поджала губы, точь-в-точь, как моя мама.— Вижу, мои слова бесполезны и время трачу я зря. Лучше я потолкую с вашими родителями.

Меня даже мороз пробрал после таких слов. Я заранее знал, чем кончится разговор Софьи Ивановны с моей мамой.

Но Гурик не думал унывать. В перемену он хлопнул меня по плечу и потащил в коридор.

— Брось, Юрка, киснуть! Если обо всем думать, то голова распухнет. Пойдем-ка лучше в буфет, пончики с вареньем есть. Слышишь, как вкусно пахнет?

Он засопел и начал рыться в карманах клетчатых брюк. Сначала вытащил гвоздь, затем вытянул за резинку рогатку, потом носовой платок и, наконец, смятую десятирублевку.

 От пончиков я, конечно, отказался. Какие там пончики, если на душе неспокойно.

— Как хочешь, — почему-то обрадовался Гурик. — Не пойдем, так и не надо. Я ведь тоже не особо настаиваю. Я утром плотно позавтракал, и эту десятку можно употребить на кино. Говорят, скоро пойдет новый индийский фильм. Папа смотрел в Москве и очень хвалит. Да брось ты, пожалуйста, ломать голову из-за каких-то пустяков. Я лично своей матери и не собираюсь ничего говорить. Зачем расстраивать? Плюнь на все, береги здоровье!