Этюд в черных тонах - Хосе Карлос Сомоса

— На «Люси» я и плакала и смеялась, вот же как. Все время то плакала, то смеялась, а почему — сама не знаю!

— Это… скандальная пьеса? — спросила я с любопытством.

Гетти заглянула в мои глаза и закивала — очень медленно, но с большой убежденностью. С каждым покачиванием головы ощущение скандальности только нарастало. А потом Гетти наклонилась ко мне и рассказала, что́ за платье на актрисе в одной из сцен и что́ ей при этом кричат из зала. Я пообещала, что тоже схожу посмотреть, — главным образом ради того, чтобы Гетти не пересказала мне весь спектакль от начала до конца.

Покончив с вытиранием, я посмотрелась в зеркало.

В зеркале я разглядела в основном собственное желание выглядеть хорошенькой; я также увидела мою обвисшую шляпку, морщинки на лице, еще ярче проявившиеся после долгого путешествия, мой широкий нос, чересчур близко посаженные глаза. То была я, как и всегда. Но по крайней мере, я была чистая. Еще точнее сказать — омытая.

А шею прикрывал платочек.

Потом Гетти объявила:

— А теперь пойдем… в кабинет мистера Уидона!

Служанка так растянула это слово — «Уиииииидон», — что я перепугалась еще раньше, чем вошла в кабинет.

На двери кабинета, расположенного по другую сторону от холла, висела табличка с надписью «ФИЛОМОН УИДОН, БУХГАЛТЕР». В кабинете, под прямым углом к столу мистера Уидона, помещался еще один стол, за которым сидел его помощник, светловолосый юнец с ангельским лицом, представившийся как Джимми Пиггот и отличавшийся крайней робостью. Уидон оказался низеньким и плотным безусым мужчиной с вогнутой головой — я все написала правильно: с вогнутой головой, приплюснутой посередке. Прядки волос пересекали лысину, словно чернильные полоски. Уидон занял свое место (мне он сесть не предложил), нацепил очочки и принялся заполнять бумаги, одновременно задавая мне вопросы. Вопросы не слишком отличались от тех, на которые я уже отвечала в письме, но меня это не сильно заботило. «Преимущество повторения в том, что ты это уже делал раньше», — говаривал мой отец.

— Возраст?

— Сорок четыре года, сэр.

— Семейное положение?

Я ощутила прикосновение платка к своей шее.

— Не замужем, сэр.

Образ Роберта в моей голове то приближался, то исчезал из виду — словно пучок водорослей в воде у берега. Я знала, что не должна о нем упоминать. Если я не произнесу его имени, я не буду о нем так много думать. Если я не буду о нем так много думать, возможно, я его позабуду. Если я его позабуду, возможно, я перестану его хотеть.

Уидон интересовался самыми простыми обстоятельствами: мое предыдущее место жительства, моя семья, мои театральные пристрастия — я назвала оперетту, драму и цирк. Уидон не возражал.

— Опыт работы?

Я рассказала о своем опыте ухода за пациентами на дому, а потом решила добавить и то, что уже указывала в сведениях о себе: двухлетнюю работу в клинике для душевнобольных в Эшертоне, Дартмур (печально известной всем и каждому из-за пожара, уничтожившего здание в 1872 году). Но Уидон недовольно поджал губу:

— Работа в клинике — это одновременно и хорошо и плохо, мисс Мак-Кари.

Я замолчала, ожидая объяснений этой загадочной фразы. Уидон добавил менторским тоном:

— У нас в Кларендоне нет никаких «больных», только «пансионеры». Так вы должны их называть. Это джентльмены из хороших семей, приезжающие в Кларендон, чтобы успокоить нервы, расшатанные бременем громадной, серьезнейшей ответственности. Вам понятно?

— Да, сэр.

Ну ладно, это просто слово. «У каждого места свой особый словарь», — говорил мой отец. А еще я пришла к заключению, что они выбрали меня, заранее зная, что я работала медсестрой в клинике, потому что я их чем-то заинтересовала.

В конце концов Уидон протянул мне несколько листов бумаги. То были условия, известные мне заранее: восемьдесят фунтов в месяц, содержание, жилье, чистая униформа, отопление. От меня ожидалось пристойное, безупречное поведение. Я не имею права выходить замуж без выраженного согласия директора пансиона. Я имею право на полдня отдыха раз в две недели, однако я должна сообщать, какую постановку намереваюсь посетить, если планирую потратить свободное время на театр. Июнь 1882 года. Энн Мак-Кари. (Подпись моя выглядела точь-в-точь как это имя, записанное мелкими буковками — такими же, какие сейчас выходят из-под моего пера.) Уидон встал и спрятал бумаги.

— Вскоре вы познакомитесь с доктором Понсонби. А теперь я представлю вас вашему пансионеру.

Уидон ощутимо занервничал, как будто новичком был он сам.

Создавалось впечатление, что здесь произошло убийство, а теперь все заметают следы.

Служанки в голубой форме протирали всевозможные поверхности чуть ли не с яростью: перила, полы, стены. Позже я узнала, что в Кларендоне все, что не застлано ковром, будет многократно протерто, словно в наказание за недостаточную мягкость.

— Это из-за дождя, — пояснил Уидон, когда мы поднимались по лестнице на второй этаж. — Все становится грязным.

По пути Уидон рассказал, что в Кларендоне два этажа, по десять комнат на каждом, по пять комнат в каждом крыле. Пансионеры умываются у себя, с помощью медсестер или самостоятельно, а туалет у них общий, в конце коридора. Нас в Кларендоне четыре медсестры и еще одна старшая сестра, и от меня ожидается, что я познакомлюсь и по мере сил буду уделять внимание другим пансионерам из крыла, в котором проживает мой подопечный (западное крыло, второй этаж). Уидон прибавил, что в Кларендон допускаются лишь пансионеры мужского пола из хороших семей и не принимаются мужчины из обычных либо плохих семей, а также женщины, вне зависимости от качества семьи.

— Женщин мы сюда не допускаем, — уточнил Уидон, чтобы развеять последние сомнения.

Быть может, это уточнение заставило бухгалтера по прибытии на второй этаж осмотреть меня с головы до ног. Я почти что слышала его мысли: «Мы также не допускаем сюда малопривлекательных медицинских сестер». Однако насчет последнего обстоятельства я быстро успокоилась. Навстречу нам вышагивала другая медсестра, она заполняла своими телесами почти весь коридор от стенки до стенки. Мне подумалось: неужели работа в Кларендоне заставляет женщин набирать вес? Моя коллега несла поднос с марлевыми тампонами, на ее поясе висела связка ключей. Неприветливое выражение ее воскового лица под высоченным чепцом ничуть не походило на доброжелательность Гетти. Уидон и сестра коротко переговорили полушепотом о состоянии пансионеров (выучи это слово, Энни!). Затем бухгалтер представил нас друг другу:

— Старшая медицинская сестра Мэри Брэддок. Энн Мак-Кари, преемница Бетти.

Все черты на лице Мэри как будто сползались к центру. Она взглянула на меня из этого клубка, не ответив на улыбку.